« Сказали мне, что эта дорога приведет к океану смерти. И я с полпути повернул назад. С тех пор все тянутся передо мной кривые глухие окольные тропы»
( Стругацкие «За миллиард лет до конца света»)

Интервью «Новости Хельсинки» дал адвокат Михаила Ходорковского Вадим Клювгант.

Отличаются ли условия содержания Михаила Ходорковского – как самого известного на весь мир заключенного - в лучшую сторону? Может быть, для него предусмотрена «ВИП» камера с дополнительными удобствами?

Прежде всего, скажу, что эти условия, как и российская тюрьма в целом, имеют очень мало общего с финской тюрьмой, как она была описана в вашей газете. Это в равной мере относится и к быту, и к атмосфере, и к взаимоотношениям между теми, кто по разные стороны барьера. С этой важной оговоркой можно согласиться, что Михаил Ходорковский находится в образцовой российской ВИП – тюрьме: там ведь и члены ГКЧП сидели, и ещё много всякого известного народа. «Образцовость» заключается в несколько меньшей плотности населения на квадратный камерный метр: в камерах 3-4 человека, а не 30 – 40, хотя и сами камеры меньше. А ещё, и главным образом - в неукоснительном и пунктуальном соблюдении всех тюремных запретов и ограничений и непрерывном круглосуточном наблюдении. Никакого теневого «рынка услуг», неофициально и небескорыстно оказываемых персоналом заключённым в других подобных заведениях, в этом учреждении даже во сне представить невозможно. Впрочем, Ходорковский и не стал бы пользоваться этими услугами, будь они предложены – он научился жить в тех реалиях, которые есть, и даже извлекать из них пользу.

Как к нему относится персонал и другие заключенные? Выделяют среди остальных? Если да, то в чем это выражается?

Другие заключённые, кроме последних отморозков, любой ценой выслуживающихся перед администрацией и готовых на всё, относятся с искренним уважением. Были даже публичные свидетельства некоторых из его тюремных соседей в прессе о том, какую роль Ходорковский сыграл в их жизни. Персонал, опять же за исключением особо подлых и разложившихся карьеристов – тоже с уважением, порой тщательно скрываемым. В остальном - в зависимости от того, какая есть команда. Например, если есть команда, могут сфальсифицировать нарушения, и неуклюже, стыдливо врать для этого, иногда даже потихоньку потом извиняются. Нет такой команды – относятся просто вежливо и, в меру возможностей, доброжелательно. А выделяют среди остальных, конечно же, все – и те, и другие.

Как Михаил Ходорковский получает доступ к СМИ? Он пишет открытые письма, общается с журналистами? Проверяется ли эта переписка сотрудниками СИЗО и колонии? Есть ли у него возможность пользоваться Интернетом?

Переписка любого заключённого, в том числе и со СМИ, возможна, но идёт в обе стороны через тюремного цензора. Интернет, разумеется, под полным запретом. Телевизор, газеты, журналы – без ограничений, всё что выпишет. Прямое общение с журналистами за семь с лишним лет случилось лишь дважды: один раз в зале суда в Чите, случайно - стихийно, второй – в зале суда в Москве, по официально полученному разрешению. На все остальные многочисленные обращения к суду и администрации с просьбами о встречах, интервью – отказы. Мы, адвокаты, восполняем недостаток информации в меру своих возможностей.

Каким СМИ он отдает предпочтение - российским или зарубежным?

Всем содержательным и честным, при этом совсем не обязательно только
сочувствующим.

Сыграет ли когда-нибудь, по вашему мнению, такое широкое освещение процесса положительную роль?

Вы спрашиваете в будущем времени, а я отвечаю в настоящем: безусловно, уже играет. Посмотрите только, что происходило в мировом информационном пространстве в рождественско - новогодние каникулы и продолжается сейчас, и как нервничает по этому поводу российское чиновничество! Другая сторона: резко возросшая активность западных политиков, включая глав государств – несомненно, следствие, в том числе, активности прессы. Есть и ещё одно очень важное обстоятельство: эта публичная активность не даёт нашим подзащитным оказаться в забвении, чего ни в коем случае нельзя допустить. Мы ведь не забыли завет товарища Сталина: нет человека – нет проблемы…

Вы обжаловали приговор. Если решение останется таким же - ваши дальнейшие действия?

Бороться за справедливость. Где и сколько потребуется. В России и за её пределами. Всеми не запрещёнными законом способами.

Общаетесь ли вы по поводу этого процесса со своими зарубежными коллегами?
Каково их мнение? Дают ли они вам стоящие рекомендации?

У нас международная команда, каждый в ней занимается своим делом при обязательной координации усилий и обмене информацией. Иначе по такому делу работать невозможно. При этом есть «зарубежные» темы, в которых Михаил Ходорковский не участвует и, соответственно, мы – его защитники, ими не занимаемся, но внимательно отслеживаем происходящее. Это, например, имущественные требования иностранных менеджеров и акционеров ЮКОСа к России в ЕСПЧ и Гааге. Ну, а мнение наших иностранных коллег по поводу этого процесса не отличается от нашего. И они его не скрывают. Они не могут себе представить подобное в западном суде.

В прессе писали, что во время процесса на судью Данилкина оказывалось давление- какие-то непонятные люди его куда-то зачем-то возили, может быть, угрожали… Якобы поэтому он и вынес обвинительный приговор. Ощущаете ли вы такое же давление на адвокатов?

Увозили куда-то судью Данилкина или он ездил сам – неважно. Важно, что у нас нет сомнений в том, что не он – истинный автор приговора. А вот что должно было произойти с профессиональным судьёй, чтобы он, после двадцатимесячного осмысленного председательствования в процессе, где вся заведомая фальшивость обвинения была разложена по косточкам и по полочкам, поставил подпись под этим чудовищем под названием «приговор» - вопрос, на который должно ответить независимое и честное уголовное расследование. И мы будем этого добиваться, несмотря на всё враньё, истерики и давление в наш адрес. За годы расправы над Ходорковским и ЮКОСом свою чашу испили и адвокаты, и мы прекрасно понимаем, что это ещё далеко не конец. Но это наша работа, и мы будем продолжать её делать.

Чувствуете ли вы, что проиграли это дело как адвокат?

Напротив, чувствую, что работа выполнена честно и добросовестно, и вижу тому наглядные свидетельства (в том числе, как ни странно, и в приговоре!). Буду и дальше стараться, чтобы было не хуже. Что до результата в виде нового срока и беспардонного прокурорского вранья, перекочевавшего в приговор, то по понятным причинам этот результат не находится в причинно - следственной связи с качеством работы защиты и вообще с тем, что происходило в течение двадцати месяцев в зале суда. Как сказал, выступая в суде, Михаил Ходорковский, при таком «правосудии» прокуроры могли бы просто плюнуть на чистый лист бумаги, поставить на нём штамп «Верно. Генпрокуратура» и попросить 14 лет заключения.

Почему вы вообще взялись за этот процесс? Ведь с самого начала было ясно, что силы неравны?

Силы в нашей стране неравны всегда и везде, где против вас выступают интересы власти или людей из власти. Такое вот у нас «верховенство права», такая «независимость судов». Ну и что из этого? Человек, находящийся в тяжёлой ситуации, сказал, что ему нужна моя помощь, вот и взялся. А ещё, если хотите, взялся именно потому, что силы неравны – так ведь интереснее. Понимаю, это может показаться странным, но, несмотря ни на что и вопреки всему, мне необычайно интересно работать в этом деле и с этим замечательным человеком – Михаилом Ходорковским. Я искренне рад, что нужен ему, и очень этим дорожу. Вообще, Вы задали вечный вопрос, встающий перед адвокатами по каждому политическому, коррупционному или любому другому «заказному» делу. И решает его каждый по-своему. Одни «умывают руки» под этим предлогом, другие руководствуются принципом «делай что должно, и пусть будет что будет». Мне ближе второе. И, по-моему, профессиональный, да и человеческий, долг адвоката как раз в том, чтобы помогать людям.

Почему он не уехал, а остался?

Михаил Ходорковский не раз отвечал на этот вопрос: он не мог уехать (или остаться и не возвращаться) прежде всего, потому, что в заложники был взят его друг и партнёр Платон Лебедев. И уж если его заставили сделать этот выбор: политический эмигрант или политический заключённый, то он осознанно выбрал второе. Зная этого человека уже достаточно долго и близко, могу сказать: иного выбора он сделать не мог, иначе это был бы другой человек. Хватило бы сил его родным, а его сломать, как ни старались семь с лишним лет, - задача не решаемая.