“Любая демократия приводит к диктатуре подонков”
Альфред Нобель

Пока официальная пропаганда пугает мир российской угрозой и этим “ужасным Трампом”, народная война уже вовсю идет. “Ярость благородная” вскипает против истеблишмента - причем не только на площадях, но и на избирательных участках.
Даже всегда и во всем покорные финны в большинстве махнули на процедуру под названием “свободные выборы”. Впрочем, выборы ли это - если на местном уровне одни и те же лица, как минимум, лет двадцать “выполняют желания демократического большинства”? К евродепутатам давно прилип термин - “сбитые летчики” - туда запихивают всех опороченных и провинившихся. Над еврокомиссией ехидствуют: когда господин Юнкер пришел на очередной саммит в сильном подпитии, подавляющее большинство комментариев выглядело примерно так: “А что трезвому вообще на этом саммите делать? Не выдержал, его можно понять”.
О том, почему демократия стала сборной моделью из “Икеи”, где форма важнее содержания, и само существование “профессиональных политиков” нас не возмущает, рассуждает бельгийский историк Давид Ван Рейбрук в книге “Против выборов”.


В древних Афинах, считающихся родиной и источником демократии, народных судей выбирали всего на один день, членом Совета или должностным лицом можно было быть год, а повторное попадание к высшим управляющим должностям допускалось только раз, причем с большим перерывом. При этом любой гражданин, считающий себя способным к управлению, мог предложить свою кандидатуру. Как результат - сочетание случайности и сознательного выбора создавало систему с высоким уровнем легитимности и способную к эффективной работе. Практически не существовало разницы между политиками и обывателями, между правителями и управляемыми, между должностными лицами и подчиненными им гражданами. Аристотель утверждал, что одной из основ демократического строя является замещение должностей по жребию, олигархического же - по избранию.
В XVIII веке Монтескье повторил то же самое: “назначение по жребию свойственно демократии, назначение по выборам - аристократии”, впрочем, добавляя, что “ в чистом виде жребий привел бы к некомпетентности, в чистом виде голосование - к беспомощности”. В 1762 году Руссо объяснял, что первым путем следует заполнять места, требующие соответствующих дарований, а второй подходит в тех случаях, когда достаточно здравого смысла, справедливости, честности.

А потом произошло нечто странное. Едва ли не через одно поколение идея распределения публичных должностей по жребию практически исчезает. Она никогда всерьез не рассматривалась в период американской и французской революций. Когда отцы-основатели объявляли равенство всех граждан, они без тени сомнения утвердили на обеих сторонах Атлантики безусловное господство способа избрания.
Практические трудности жеребьевки были не единственной причиной - просто это представлялось нежелательным. Республика, которую задумали и собирались осуществить лидеры революции, должна была стать скорее аристократической, чем демократической, и способствовать этому могли только выборы.

Хотя “выборы” и “демократия” отнюдь не синонимы, «Всеобщая декларация прав человека» 1948-го года почему-то определяет выборы как основной способ выражения воли народа. Такое ощущение, что составители текста считали метод выборов одним из основных прав человека. В этом и заключается причина синдрома демократической усталости: мы превратились в электоральных фундаменталистов, которым присуща несгибаемая вера в то, что демократии без выборов не бывает, что выборы необходимы и даны нам свыше. Электоральные фундаменталисты отказываются видеть в выборах лишь способ участия, а не смысл. И процедура, проходящая раз в несколько лет - с урнами, кабинками, бюллетенями и списками кандидатов считается волшебным рецептом всеобщей справедливости и благополучия. Хотя в реальности выборы - это система, которая была создана исключительно для приведения к власти новой - не потомственной - аристократии.

По крайней мере, демократии - то есть, “власти народа”, основной целью которой является достижение минимального различия между управляемыми и правителями, ни в одной из считающимися свободных стран на самом деле нет.
Даже в Швейцарии. Да, жители кантонов могут совместно раздумывать - в какой цвет покрасить забор и давать ли гражданство прожившему в стране 20 лет иностранцу. Но вот открывать ли ему счет - решают даже не сотрудники банков, а какие-то невидимые “эксперты и регуляторы”. А уж про обязательные налоги на потенциальную аренду жилья мнения жителей самой демократичной страны никто вообще и не спрашивает. Поэтому унаследованные дома, квартиры и замки швейцарцы чаще всего отдают государству.
В считающей себя не менее свободной Финляндии, вся власть принадлежит алгоритмам и электронным системам, решения которых человеческой логике не поддаются, но бюрократы не выполнять их не могут. Поэтому даже самый высокопоставленный чиновник (или глава корпорации) на жалобы населения просто не отвечает, и в лучшем случае советует “спросить у охранника”. Тот, в свою очередь, выдает телефон, по которому пообщаться можно опять с тем же роботом. Причиной повальной дигитализации всей страны стал
“хороший совет”, данный “крупнейшими банковскими экспертами”. После сочинения вполне правдивого отчета о том, что экспорт упал, крупные предприятия разрушаются (или выживают исключительно за счет госдотаций), и Финляндия превратилась в “бедного больного родственника”, была дана категоричная рекомендация - только цифровизация и новые технологии помогут снова начать экономический рост и поднимут страну с колен. Банки, естественно, получили выгоду - за каждый вход в ту или иную электронную систему и заполнение заявок через личные банковские коды (других вариантов просто нет) государство отстегивает им деньги.
Но вот как теперь вернуться назад к человечности, финны не знают. Да и не хотят, судя по всему, знать.

Кстати, словосочетание “экономический рост” ловко используется политиками, чтобы белое выдавать за черное и наоборот. А статистика, которой он измеряется, давно стала средством манипуляции общественным сознанием, прикрывающим разрушительную и самоубийственную политику государств «золотого миллиарда» в сфере экономики. Лишь в последнее время стали звучать отдельные голоса, подвергающие критике политику «экономического роста». Критика эта сводится к следующим основным пунктам:

- За формальными статистическими показателями, демонстрирующими «достижения» экономического роста, скрывается растущая социально-имущественная дифференциация общества.

- Экономический рост осуществляется за счет вовлечения в оборот все больших объемов природных ресурсов и загрязнения окружающей среды. Это грозит экологическим коллапсом планеты.

- Экономический рост увеличивает масштабы безработицы, а те, кто продолжает трудиться, превращаются в роботов.

На языке либеральных экономистов и социологов такая ситуация называется «постиндустриальным обществом». На менее политкорректном - экономикой процветающего паразитизма. Иллюзия благополучия и высокого уровня экономического развития в странах «золотого миллиарда» поддерживается не только за счет лукавой статистики. Главное средство – масштабные и постоянно нарастающие заимствования.
Кроме того, согласно экономическому закону, выведенному англичанином Чарльзом Гудхартом, любая попытка правительства контролировать экономическую переменную может исказить ее настолько, что сделает правительственный контроль неэффективным.
Потому что, как только люди узнают о попытках правительства, они начинают всячески уклоняться от этого контроля, что ведет к нарушению госпланов.

Но самое главное - если верить опросам даже самых консервативных социологических служб - “рейтинг основных государственных институтов упал, как и все надежды на них. В общественном сознании сформировался отрицательный тренд, и население сегодня склонно негативно воспринимать власть, причем власть всех уровней. Никаких изменений к лучшему, инициированных госорганами, люди больше не ждут. Градус недовольства населения меняет сам формат отношений между властью и народом… Усталость, запрос на абстрактную справедливость в сочетании с готовностью к быстрым, масштабным и рискованным изменениям — типичные признаки этого феномена”.

… Демократия, аристократия, олигархия, диктатура, деспотизм, тоталитаризм, абсолютизм – любое политическое устройство должно найти равновесие между двумя фундаментальными критериями: эффективностью и легитимностью. Эффективность измеряется тем, насколько быстро правительство находит удачные решения возникающих проблем. Легитимность - насколько сами жители включены в принятие этих решений.
Ни того, ни другого давно уже нет, граница недоверия пройдена, критика перешла в отвращение…
К примеру, в Грузии за день до президентских выборов на всех плакатах кандидатов, развешенных на стенах и остановках, были выцарапаны глаза и залиты вдобавок чем-то красным. Так что будущие лидеры улыбались избирателям лишь с растяжек вдоль шоссе - высоко, не дотянешься. Да и останавливаться лень. Тот факт, что выборы признаны состоявшимися, жителей Батуми никак не смутил.
“Мафиози выиграла. За 50 лари (примерно 17 евро) люди свой патриотизм продали, что об этих шакалах говорить!”
Грузины своих чувств не скрывают. В отличие от европейцев, которых приучили вежливо улыбаться даже когда их оскорбляют или бьют (если начнут убивать - вызывайте полицию)
Но сколько насмешек может еще вынести система, пока окончательно не разрушится?
И можно ли вообще говорить, что парламенты представляют народ? Не дешевле ли оставить их кресла пустыми?
Сами лидеры европейских партий по этому поводу, судя по всему, не переживают - ведь даже при минимальном проценте проголосовавших (не исключено, что самих депутатов и их родственников) финансирование из бюджета им гарантировано.

Испытывает серьезные проблемы и эффективность. Порой проходит полтора десятка лет, прежде чем в парламенте дело доходит до голосования за принятие закона. Все больше сил уходит на то, чтобы сформировать правительства. Тексты соглашений становятся все объемнее и включают в себя все больше деталей. Государственное управление все время замедляется. Большие инфраструктурные проекты, такие как новая ветка метро, соединяющая север и юг города, новый вокзал, завершение кольцевой дороги или строительство запланированного международного аэропорта либо не доводятся до конца, либо завершаются с большим трудом. А если национальным правительствам не по силам даже построить туннель или мост, что они вообще могут сделать без посторонней помощи? Они связаны по рукам и ногам национальным долгом, европейским законодательством, американскими рейтинговыми бюро, транснациональными корпорациями и международными соглашениями. Чтобы оправдать свое существование, политики принимают решения по изучению изменения климата, развитию ГМО, ничего при этом не смысля в биологии или метеорологии, или решения по Ираку (Украине) даже не зная, где на карте находятся эти страны.
В этом вся суть кризиса эффективности: демократия теряет зубы, но производит все больше шума. Вместо того, чтобы осознавая свои слабости и ограниченный радиус действия, стыдливо сидеть в уголке и говорить вполголоса, политик должен кричать со всех крыш о своих достоинствах, и желательно при этом сжимать кулаки и стоять, вздернув подбородок: ведь это красиво и создает впечатление активных действий.
Так ему кажется. Но высосанная из пальца истерика не способствует возврату доверия. Кризис эффективности только усиливает кризис легитимности.

“Патриотизм” как решение проблемы больной демократии тоже не обещает ничего хорошего. Не существует единого «народа» (каждое общество состоит из разнородных элементов) и нет ничего более идеологизированного, чем common sense. Скорее, это что-то вроде зоопарка, искренне считающего себя частью нетронутой природы. Ведь у тех, кто называет себя властью, не бывает единения с народом.
Зато существует такой маркетинговый ход.

Впрочем, если лекарство не помогает, это еще не значит, что в постановке диагноза нет толка. В ситуации колоссальных и требующих немедленного решения вопросов идет поиск более эффективных систем. Почти сразу на ум приходит технократия. При технократическом строе блюсти общественные интересы доверяют экспертам, которые, опираясь на знания, должны безопасно провести корабль по бурным водам современности. Технократы займут место политиков и будут управлять страной, не заботясь о выборах.
Ведь большинство граждан хотят, чтобы демократия была невидимой и эффективной. Успешные бизнесмены и независимые эксперты - многим людям этого достаточно.
Во всяком случае, это лучше, чем народные избранники, которые предлагаются им сейчас.
Впрочем, за последние годы национальные парламенты уступили огромную часть своей власти таким межнациональным организациям, как европейский центральный банк, европейская комиссия, мировой банк и международный валютный фонд. Которым тоже совсем не до нас.

Между тем социологи, философы, журналисты считают - “впервые за последние годы интересы отдельного человека поставлены выше интересов государства и люди открыто заявляют - они больше не хотят идти на жертвы ради абстрактной идем всеобщего процветания”.
Чего же они хотят? На самом деле, немногого. Они не против того, чтобы было глубокое неравенство, но нелегитимность, неоправданность и избыточная глубина этого неравенства вызывает уже открытый протест. Проблема не в том, что кто-то получает зарплату в тысячу евро, а другой - миллионы. А в том, что этот “другой” ничего полезного для окружающих не делает.

Рэй Далио, создатель Bridgewater, считает, что, если любую хорошую вещь довести до крайнего состояния, она становится саморазрушительной, поэтому все должно эволюционировать или умереть. Эти принципы применимы и к тому, что по привычке продолжают называть демократией и капитализмом. Сейчас система уже давно оторвалась от реальности (как и финансовые пузыри на рынке переоцененных компаний), утратила обратные связи и деградирует.

Почти двести лет назад - в 1849 году - американский писатель Генри Торо опубликовал эссе, в котором уверял: “лучшее правительство то, которое не правит вовсе, а когда люди будут к этому готовы, то именно такие правительства у них и будут. Пока же большинство служит государству не столько как люди, сколько в качестве машин, своими телами. Они составляют постоянную армию, милицию, тюремщиков… Им совершенно не приходится при этом применять рассудок или нравственное чувство: они низведены до уровня дерева, земли и камней, и вызывают не больше уважения, чем соломенные чучела или глиняные идолы. Они стоят не больше, чем лошади и собаки. Однако даже они считаются обычно за хороших граждан. Зато тех, кто оказывает правительству сопротивление, оно принимает за своих врагов”.