“Приказ есть приказ?” » НОВОСТИ ХЕЛЬСИНКИ

“Не подлежит сомнению, что многие запреты существуют с единственной целью - для поддержания власти тех, кто может карать. Ведь любая иерархия возможна лишь при наличии приказов-инструкций, строгое соблюдение которых не позволяет представителям “низшего” класса чувствовать себя равными “высшему”. И когда некие персоны - основывая новую религию или обновляя старую - бомбардируют население приказами, они никогда не говорят от собственного имени. То, чего они требуют - им поручено. И сколько бы они ни врали, в одном пункте они всегда честны: они верят, что посланы. Впрочем, когда рушатся казавшиеся незыблемыми ментальные конструкции, и масса людей сплачивается против группы тех, кого они считают источником разрушительных приказов, то и “персоны”, и сама бывшая власть превращается в ряд испуганных, готовых к бегству стай”.

Более трети века Элиас Канетти разбирался в методах и приемах, к которым “истеблишмент” всех времен и народов прибегает для достижения своих целей. А затем изложил их в книге “Масса и власть”.
- “То, что история оказывается трагичной, мрачной, кровавой, властители не считают своей виной. Они говорят, что будь на их месте другой человек, все повернулось бы все равно точно таким же образом. Это обман. История не решает ни за кого. Массы подчиняются даже самому безумному приказу, потому что считают - сопротивление безнадежно: приказывает тот, кто все равно победит. А власть не допускает ни малейших сомнений - ведь силой обладает только выполненный приказ”.
Одурманенные страхом люди способны на самые ужасные поступки. А когда их заставляют отвечать за свои дела, они не узнают ни дел, ни самих себя. Они говорят, что этого не делали. И не всегда сознательно лгут. Даже если предъявлены показания свидетелей, если сомнений нет, они все равно твердят - этого не может быть, это не я, я не мог это совершить.

Почти сто пятьдесят лет назад девочка из африканского племени, чья территория стала очередной британской колонией, пошла за водой на речку, где и “встретила” духов. Которые сказали: если жители забьют и съедят самую жирную скотину, то они - духи - помогут изгнать белых завоевателей, и на земле племени вновь наступит счастье и благоденствие. Крели, верховный вождь племени, встретил это послание с радостью - ведь при власти колонистов он перестал быть главным авторитетом. Поэтому отдал приказ: все стада до последнего животного должны быть забиты и зерно в хранилищах уничтожено. А “духи” рисовали картину великолепного будущего. Если их послушаются, то в один прекрасный день огромные стада - гораздо лучше, чем те, что были - возникнут из земли и разбредутся по лугам. Поля овса, уже готового к употреблению, пробьются из почвы. Все заботы и болезни исчезнут. При этом судьба тех, кто противился воле духов, будет ужасна. И хотя в племени оставались немногочисленные благоразумные люди, они тоже вынуждены были уничтожить свои запасы до последнего зернышка - ведь таков был приказ вождя, и они ему подчинялись. А когда выяснилось, что духи не сдержали обещаний, жители племени впали в отчаяние, началась война за все, что растет, вплоть до древесных корней. Более двух третей жителей умерли от голода. Впрочем, сам верховный вождь остался жив, сыт и здоров.

Многие из нас привыкли говорить - “приказ есть приказ”, и даже не задумываются о его смысле, потому, что он кажется окончательным, бесспорным, вечным и даже необходимым. И почти никто не задается вопросом - действительно ли он так прост, как кажется? Не оставляет ли, несмотря на скорость и гладкость исполнения, глубокий и даже роковой след в человеке, который ему подчиняется?
На самом деле, приказ старше, чем человеческий язык, иначе его не понимали бы собаки. Дрессировка животных заключается как раз в том, чтобы они, не зная языка, научились делать то, чего от них хотят. Приказ запускает действие. Вытянутый палец, указывающий направление, может действовать как приказ. Глаза, заметившие палец, поворачиваются в том же направлении. Направление особенно важно: не разрешено ни развернуться, ни свернуть в сторону. Приказ нельзя обсуждать, разъяснять, ставить под сомнение. Он ясен и краток, потому что должен быть понят сразу. Промедление с восприятием воздействует на его силу. С каждым повторением - если он не исполняется сразу - приказ теряет часть своей жизни, а при многократном неисполнении - исчезает совсем.
По мнению Элиаса Канетти, приказ состоит из движителя и жала. Движитель побуждает к исполнению приказа, а именно к такому, которое следует из его содержания. Жало остается в том, кто исполнил приказ. Если приказы функционируют нормально, как от них ожидается, жала не видно. Оно спрятано, о нем не догадываются, если же оно проявится, то лишь в едва заметном нежелании подчиниться приказу. Но жало глубоко погружается в человека, выполнившего приказ, и остается в нем, нимало не изменяясь. В нем сохраняется содержание приказа, его мощность, последствия, границы - все, что было зафиксировано в тот миг, когда приказ был отдан. Только выполненный приказ оставляет в том, кто ему подчинился, свое жало. Кто отклоняет приказы, тот не хранит их в себе.

При этом нужно различать приказы, адресованным отдельному существу, и приказы, адресованные многим. Это разделение содержится уже в биологическом прообразе приказа. Некоторые животные существуют изолированно и воспринимают вражескую угрозу также в одиночку. Другие бродят стадами, и угрозу воспринимает все стадо. В первом случае зверь бежит или прячется сам по себе. Во втором - бежит все стадо.
Но явная дисциплина еще не все. Существует еще одна - тайная, о которой не любят говорить и которая сама себя старается не демонстрировать. Это дисциплина поощрения. Может вызвать недоумение, что на столь общеизвестную и понятную вещь, как поощрение, набрасывается покров тайны. Но в данном случае это обозначает скрытое действие жал приказов. У простого солдата, стоящего в самом низу военной пирамиды, нет никакой возможности извлечь эти жала, так как сам приказывать он не может. Он подчиняется и коснеет в подчинении. Изменить это состояние можно лишь путем поощрения - выдвижения в следующий чин. Как только он продвинулся, у него появляется возможность приказывать самому, и он начинает избавляться от части сидящих в нем жал.
Элиас Канетти назвал маленькие жесткие группы людей, следящие за выполнением приказов и карающие за невыполнение, массовыми кристаллами. Они имеют четкую границу, обладают высокой устойчивостью и должно быть хорошо известно, зачем они существуют. При этом любое сомнение в их функции отняло бы у них самый смысл существования. (Не зря на полицейских или избирательных участках висят лозунги - “сила в доверии”). Наличие униформы - к примеру, солдатской или костюма бюрократа - как нельзя лучше соответствует их природе. Ведь составляющие его индивидуумы привыкли действовать и мыслить соответствующим образом.
Поразительно и историческое постоянство массовых кристаллов. Хотя все время вырабатываются новые формы, продолжают существовать и старые со всей их спецификой. На какое-то время они могут отступить на задний план, утратив остроту и необходимость существования. Но их всегда можно оживить и вновь использовать. Едва ли возможно какое-нибудь крупное человеческое сообщество, в котором не обнаружились бы такие группы.

Изолированность и постоянство кристаллов резко контрастируют со
спонтанными и неустойчивыми процессами в самих массах.
Особенно загадочно внезапное возникновение массы там, где перед этим было пусто. Стояло пять, может, десять, может, двенадцать человек, никто ни о чем не объявлял, никто ничего не ждал, и вдруг - полно людей. Люди текут отовсюду, при этом многие даже не знают, что случилось, но спешат оказаться там же, где остальные. В их движении решимость, весьма отличная от обыкновенного любопытства. Они словно подталкивают друг друга в одном и том же направлении. У них есть цель - то место, где больше всего людей. При этом, раз возникнув, масса стремится стать больше. Жажда роста — это первое и высшее ее свойство.

Стремление стать массой возникло давным давно, когда будущий homo sapiens еще только бегал по саванне. Людей было мало, но зато очень много хищников вокруг. Любое прикосновение могло быть опасным. Все барьеры, которые люди потом вокруг себя возвели, порождены именно этим первобытным страхом прикосновения. Они начали строить дома не только ради защиты от холода, но и чтобы было место, где можно запереться, куда никто больше не может войти, и только там чувствовать себя в безопасности.
Так называемые “правовые нормы” (законодательство) так же придуманы, чтобы держать на расстоянии других. Жесткие иерархии, никому не позволяют коснуться вышестоящего или снизойти до нижестоящего - разве что напоказ. В разных обществах баланс этих дистанций различен. Где-то упор делается на происхождение, где-то - на богатство, где-то - на род занятий. И только в массе человек может освободиться от страха перед прикосновением. Это единственная ситуация, где страх переходит в свою противоположность. В идеальном случае в ней все равны.
Коллективные единства, состоящие не из людей и, тем не менее, воспринимаемые как массы, Элиас Канетти охарактеризовал массовыми символами. Они не являются людьми, но символически замещают их единство в мифах, песнях, снах и речах. У небольших племен это были зерно и лес, дождь, песок, ветер, море и огонь. Люди там всегда жили вместе, встречались ежедневно и научились точно оценивать возможности друг друга. Все формы их верований, ритуалы и церемонии исполнены были желанием принадлежать к большей группе. Ведь более крупная охотничья стая могла убить больше животных, а собиратели - найти больше грибов и плодов. Опыт показывал, что нельзя просто надеяться на то, что пищи всегда будет довольно. Но как было возместить невозможность реального прироста? Люди придумали всем делать одно и то же. К примеру, топать. Чем сильнее они топают, тем их кажется больше. И тем больше возможности противостоять врагу. На празднества и церемонии вызывания дождя, сбора зерна или приближения стад животных стекалось множество людей, осуществляя эти ритуалы. У человека перед глазами были стаи рыб и насекомых, гигантские стада копытных, и, если он так хорошо подражал им в своих танцах, то становился ими, чувствовал себя ими, и ему удавалось некоторые из этих превращений заложить в основу тотема и передать как священную традицию своим потомкам.

Потом эти ритуалы превратились в машины и технические процессы. Любая фабрика - единица, практикующая этот культ. Машины могут произвести больше, чем кто-либо раньше мог себе представить. Возможности приумножения благодаря им возросли до невероятных масштабов. Поскольку речь идет скорее о предметах, чем о живых существах, число их увеличивается по мере роста потребностей человека. Становится все больше вещей, которым он находит применение, в ходе их применения возникают новые потребности. В глазах большинства сегодня производство священно. Но точно такое же стремление к приумножению было свойственно и примитивной человеческой стае.
Немецкое слово “meute” (“стая”) происходит от латинского “movita”, означавшего “движение”. Но достижение цели, которую любая стая преследует, неизбежно вызывает изменения в ее состоянии. Совместная охота переходит в раздел добычи, победы вырождаются в мародерство, а часть массы превращается в закрытую. Особенность последней заключается в том, что она больше не растет, а делает упор на структуру и создает границы. Пространство, которое она заполняет, именно для нее
предназначено. Закрытую массу можно сравнить с сосудом, куда наливают жидкость: заранее известно, сколько туда войдет. Внутри пространства есть специальные проходы, но как угодно туда не попадешь. Потребуется тот или иной акт приема в члены
сообщества, и чаще всего придется платить за вход. Когда пространство заполнено, допуск прекращается. Те, кто толпятся снаружи, к ней не принадлежат.

Одним из самых ярких примеров закрытой массы являются нации. Большинство попыток прояснить обоснование их появления в коллективном воображении страдают существенным недостатком. Когда стараются найти определение национального как такового, то берут в качестве основы язык, или территорию, или литературу, или историю, или способ правления, или так называемое национальное чувство. Наряду с этим методом имеет хождение и другой, который состоит в непоколебимой убежденности в собственном величии и превосходстве - морального или биологического характера.
При этом можно основательно изучить нравы и обычаи, способ правления, литературу, но все равно упустить то специфическое, что сопровождает нацию как вера.
Единство, с которым человек той или иной национальности действительно чувствует себя связанным, это всегда массовый символ, который остался все тем же, что и у первобытных стай: лес, дождь, песок, ветер, море или огонь.
Так, англичанин видит себя капитаном на корабле, окруженным маленькой группой людей, а вокруг него и под ним - море. Море ему подвластно, и это самое главное.
Массовым символом немцев с давних времен было войско. Но это всегда было больше, чем войско - это был марширующий лес. Ни в одной из современных стран чувство леса не сохранилось так живо, как в Германии. Лес и войско были для немца, даже если сам он этого не осознавал, во всех отношениях одним и тем же. Что другим могло восприниматься как пустота и однообразие военной жизни, немцу светило уютом и огоньками леса. Здесь ему не страшно, здесь он в безопасности среди своих. Прямоту и непреклонность деревьев он взял себе в обычай. Швейцарец отовсюду видит вершины своих гор. Но с некоторых мест их видно в большем количестве. Ощущение что отсюда видишь горы, собравшиеся вместе, придает этим обзорным точкам нечто сакральное. Иногда по вечерам - невозможно заранее угадать, когда именно, также невозможно и каким-либо образом повлиять на этот момент - горы загораются алым светом: это момент их высшего торжества. Их недоступность и твердость наполняют уверенностью душу швейцарца. В своих вершинах горы составляют единое огромное тело. А это тело и есть страна.
Любая закрытая масса предохраняет себя от внешних воздействий, которые могут быть враждебными и опасными. Со временем древние символы превратились в хорошо знакомые институты.
Взять, к примеру, многопартийную парламентскую систему, где используется психологическая структура сражающихся армий. Никто никогда на самом деле не верил, что точка зрения большинства, победившая при голосовании, одновременно и самая разумная. Поэтому набравший меньше симпатий избирателей смиряется не потому, что разуверился в собственной правоте - он просто побит. Но в отличие от настоящего боя, он никак не отвечает за свои прежние враждебные действия. Равенство абсолютно всех депутатов любых парламентов и стран заключается в их неприкосновенности. На самом деле между партиями нет разницы. Любая парламентская система работает, пока депутатам гарантирована неприкосновенность. Что, в общем-то и делает их властью, а вовсе не доверие большинства.

Однажды возникшее разделение подчеркивается все острее. Переход из низшего в высший класс всеми способами затрудняется. Он возможен лишь через посредство особых инициации, которые при этом воспринимаются как превращение в прямом смысле слова.
При этом различия между богачом и властителем заключаются примерно в следующем. Богач собирает стада и груды. Все их замещает золото. Люди его не волнуют, ему достаточно, что их можно купить. Властитель собирает людей. Стада и груды ему либо безразличны, либо требуются для приобретения людей. Именно в живых людях он нуждается, чтобы послать их на смерть впереди себя.
Властитель неизменен и пребывает высоко, в определенном, четко ограниченном и постоянном месте. Он не может спуститься “вниз”, случайно с кем-то столкнуться или “потерять себя”. Так, королю положено быть мужчиной одних и тех же лет, зрелым, сильным и здоровым, потому что как только появлялись первые признаки старости, его часто убивали. Король виделся львом или леопардом: либо одно из этих животных считалось его предком, либо он просто демонстрировал качества льва или леопарда. Его хищная природа означала, что ему свойственно убивать и распространять вокруг себя ужас, который внушают эти звери.

В Уганде король всегда ел в одиночестве, никто не смел видеть, как он ест. Пищу ему приносила одна из жен. Пока он ел, она должна была отворачивать лицо. Если еда ему не нравилась или была принесена недостаточно быстро, он протыкал виновного копьем. Если кто-то случайно входил в комнату во время трапезы, того король тоже закалывал на месте, а народ говорил: “лев во время еды убил такого-то”. Сегодня один-единственный “король” в состоянии без труда уничтожить добрую часть человечества, используя для этого машины и процессы, которых сам не понимает. При этом действовать он будет из надежного укрытия, ни на минуту не поставив себя в опасную ситуацию.Впрочем, также он может вознести любого, назначив его на какой-нибудь пост. Он превращает других, возвышая или унижая.
Еще со времен Вавилона сложился специфический комплекс знаков (или вопросов) цель которого - обеспечение иерархии. При их помощи выясняется, насколько человек опасен и как его можно нейтрализовать. Первый вопрос, который задается всеми бюрократами, это вопрос об имени и фамилии, второй - касается местожительства, адреса. Это не что иное, как древнейшие вопросы о месте и идентичности. Вопрос о профессии нацелен на выяснение рода занятий. Отсюда, а также из данных о возрасте заключают о престиже и влиянии, и о том, как можно на человека воздействовать. Вопрос о гражданском состоянии дает информацию о тех, кто ему близок, происхождение и национальность указывают на его возможный образ мышления. А все вместе с фотографией выглядит как первая страница уголовного дела.
Представитель власти должен видеть все насквозь, но не позволяет никому смотреть в себя. Сам он остается закрытым. Его настроения и намерения никому не дано знать. Поэтому всегда и везде действует принцип: “здесь вопросы задаем мы”. Ведь загадочное молчание предполагает точное знание того, что умалчивается, а властитель выглядит опаснее, чем он есть на самом деле. При этом никогда никому ничего не прощается. Каждый враждебный акт остается в точности зафиксированным, и если непосредственной реакции нет сейчас, значит, она отложена на потом. Прощение можно получить лишь в обмен на полное и абсолютное подчинение, поэтому великодушные поступки представителей власти надо понимать только в этом смысле. Для самого блистательного короля требуется покорный поклон самого последнего, нищего и забитого подданного.

Это объясняется тем фактом, что изначальный феномен власти - выживание за счет других. Именно поэтому мы метко называем депутатов, бюрократов, президентов, мэров и прочих бесполезных, питающихся за наш счет, паразитами.
Но и сама власть испытывает страх. Она всегда боится. Сегодня вся эта мировая структура свелась к абсурду и лежит в развалинах. С одной стороны, ее возможности необычайно выросли, и триумф может стать делом минут или часов. С другой - не осталось безопасных мест. Ведь когда границы роста массы ставятся искусственно - то есть путем запретов - всегда происходит извержения.
В тот момент, когда масса перестала двигаться и замерла, она стоит непосредственно перед извержением. При этом высшая из вообще достижимых степеней пассивности навязывается массе насильственно извне. Чем дольше ничего не происходит, тем сильнее поднимается напряжение, и тем мощнее в конце концов разражающийся взрыв.

При этом очень важен его спонтанный характер. В действительности, он всегда возникает из потребности самих участников события. Ведь как только вводятся те или иные ограничения, начинается образование массы. То, что делалось отдельными людьми до сих как что-то естественное и вовсе не трудное, теперь вдруг перестает выполняться, и не делается ни за что, ни за какие посулы. Это может быть бунт рабов против господ, солдат против офицеров, черных против белых, “масочников” против свободных, ну и так далее. Восставших всегда побуждают к действию сидящие в них жала приказов вышестоящих.

Это момент, когда все, кто принадлежит к массе, освобождаются от различий и чувствуют себя равными. Ведь в дистанциях человек закостеневает. Они как колодки, не дающие сдвинуться с места. Человек забывает, что заковал себя сам, и тоскует по освобождению. Только все вместе, сразу и одновременно, могут ликвидировать эти дистанции. Что и происходит в массе. При разрядке все разделяющее отбрасывается, и люди чувствуют себя равными. Ради этого мига счастья они и объединяются.

Однако этот желанный миг таит в себе одну опасность. В нем заключена фундаментальная иллюзия: почувствовав себя равными, люди не стали равными на самом деле и навсегда. Только при перестройках глубочайшего свойства люди целиком обрывают старые связи и вступают в новые. Но до этого масса проходит период разрушения.
Охотнее всего разрушаются дома и предметы. Звуки погрома -
грохот бьющейся посуды, звон осколков - важны с точки зрения восторга,
порождаемого разрушением - это как мощные звуки жизни. Они пророчествуют о подкреплении, на которое все надеются, и о благословении на предстоящие подвиги.

Однако неправильно считать, что решающую роль играет легкость разрушения. Толпа
бросается и на каменные изваяния, не успокаиваясь, пока не изуродует их до неузнаваемости. Христиане отбивали головы и руки греческим богам. Реформаторы и революционеры сбрасывали скульптурные изображения святых, часто рискуя
собственной жизнью. Разрушение изваяний - это отрицание иерархий, которые больше не признаются, и установленных социальных дистанций. Ведь именно твердость изваяний свидетельствовала об их постоянстве. Они стояли издавна, они были всегда, гордые и неприступные, нельзя было даже приблизиться к ним с враждебным намерением. И вот они лежат в обломках.
Церемонии и ритуалы, все, что порождает дистанции, воспринимается массой как невыносимая угроза. Поэтому она рушит дворцы, здания парламентов и полицейских участков, вытаскивая оттуда тех, кому еще вчера подчинялись. И во все времена самое впечатляющее орудие разрушения - огонь. Он виден издали и притягателен как ничто другое. Он разрушает окончательно и бесповоротно, все враждебное гибнет в нем.

При революционных процессах, зарождающихся в мелких, но крайне напряженных массах, все, что мешает, воспринимается как преграды, возводимые специально. Кажется, что рассеять и разогнать собравшихся может полиция, но эффект будет лишь временным. Нападение на массу извне только укрепляет ее, а насильственный разгон сплачивает сильнее, чем раньше.
При этом, чем больше люди объединены каким-либо навязанным представлением и чем они изолированнее, тем более бурно протекает распад.
Стремясь его предотвратить, власть предпринимает действия, которые Элиас Канетти называет “приручением масс”. Заключаются они в том, что на место неотъемлемого принципа роста ставится нечто совсем иное - принцип повторения. К примеру, людей собирают в одних и тех же зданиях к одному и тому же часу и воздействуют на них посредством одних и тех же приемов, не давая перейти определенные границы и делая возможным привыкание. Необходимое массе ощущение единства отпускается маленькими дозами, но регулярно - партийные собрания, корпоративы или хождение по магазину в намордниках и перчатках. Когда люди привыкают воспроизводить это четко отмеренное переживание, им уже без него не обойтись. Оно становится необходимым как пища и все прочее, из чего складывается их существование.

Но для успешного “приручения” - неважно, пряником или кнутом - необходимо обязательное условие: имитация объединения должна захватывать душу и зацеплять разум. На плохом спектакле большинство зрителей остаются вместе лишь потому, что они уже пришли.
Впрочем то, что не может сделать скучное представление, мгновенно делает страх, который превращает покорную массу в преследующую. Ее цель - убийство, известно, кто будет убит, поэтому масса бросается на жертву с такой решимостью, что отвлечь ее невозможно.
Элиас Канетти считает, что концентрация на этой цели - переживание особого рода, ни с чем не сравнимое по интенсивности. Кажущееся же отвращение к коллективному убийству - совсем недавнего происхождения. Да и его не стоит переоценивать.
Сегодня мы также, как сотни лет назад охотно принимаем участие в публичных казнях. Правда, происходят они через СМИ или интернет с гораздо большими для нас удобствами. Мы спокойно сидим на диване и из сотен сообщений задерживаемся на тех, что особенно возбуждают.

Поэтому правители, власть которых оказалась под угрозой, всегда бросают массе жертву, чтобы остановить ее рост. И это срабатывает.
Но только до тех пор, пока страх перед наказанием остается переносимым.
А потом безропотные жертвы вдруг обретают зубы. Численностью они возмещают недостаток хищности, и возвращают назад бумерангом все испытанные затаенные обиды и страдания.
Отдельному человеку редко когда подвернется такая счастливая возможность. Но если множество людей скапливается в массу, они в состоянии выступить против тех, кто раньше отдавал им приказы.

Ирина Табакова

Уважаемые читатели!
В связи с тем, что по требованию финских бюрократов счет издателя "Новости Хельсинки"
(European values) будет закрыт 20 января, у вас есть еще две недели, чтобы поддержать независимую прессу
и самих себя.
IBAN: FI84 1745 3000 1810 00
BIC: NDEAFIHH