“Обладая всем, о чем могли только мечтать предшествующие поколения, мы с ужасом осознаем, что утрачиваем смысл жизни. Мы страшимся социальных потрясений, которые кажутся удушающими и надвигающимися со всех сторон когда-то согласного мира. Трудности и разочарования в жизни стали так велики, что это приводит к горячему стремлению создать устойчивое общество. Желание порождает веру, и по мере усиления желания вера становится убеждением: можно создать новое общество, надежное и стабильное, гарантирующее всем хорошую жизнь. Но попадая в комфортные условия, мы утрачиваем стимулы к изменению. При этом зависимость не всегда видна. Преимущество машин так очевидно и так желанно, что мы обольщаемся и игнорируем цену, которую платим за их бездумное использование, а переход от полезной, но неразумной машины - к машине-манипулятору и даже машине-убийце не оценивается нашим сознанием как критическое изменение взаимоотношений человека с его изобретением”.

Более полувека назад психолог и психиатр Бруно Беттельгейм написал книгу “Просвещенное сердце”, где провел аналогию массового машинного государства с концентрационным лагерем. Пережив опыт узника Дахау и Бухенвальда автор пришел к выводу, что “дело ни в зверствах как таковых, а в примерах, обнажающих сущность государства массового подавления, причем примерах очень наглядных. Концлагеря служили нескольким целям, главная из которых - разрушить личность и превратить людей в послушную массу, где невозможно ни индивидуальное, ни групповое сопротивление. А заодно терроризировать остальное население, используя заключенных и как заложников, и как устрашающий пример в случае сопротивления. Кроме того, концлагеря были испытательным полигоном для “силовиков”. Здесь их учили освобождаться от человеческих реакций и эмоций, ломая сопротивление беззащитного гражданского населения. Это была экспериментальная лаборатория, где отрабатывались методы наиболее “эффективного” управления массами, когда страх наказания заменяет все нормальные стимулы.

В условиях крайней изоляции выживание человека зависит от его способности сохранить за собой область свободного поведения, удержать контроль над какими-то важными аспектами жизни, несмотря на условия, которые кажутся непреодолимыми.
Чтобы остаться человеком, не стать тенью, необходимо выявить достаточно важные ситуации, которыми люди могли бы управлять, осознавая при этом - где проходит та черта, из-за которой нет возврата, черта, дальше которой нельзя отступать ни при каких обстоятельствах, даже если это значит рисковать жизнью. Потому что если ты выжил ценой перехода за эту черту, то будешь продолжать существование, уже потерявшее свое значение”.

В средневековье ангелы и демоны считались сверхъестественными существами, но тем не менее они были в человеческом образе. Наверное, если бы у коров и свиней были боги, то они тоже были бы похожи на свиней и коров, только с более совершенными чертам.
Но что можно сказать о страхах времени, когда все проблемы решаются механическими “мозгами”? Беспрецедентно то, что спасители и разрушители больше не предстают в человеческом облике, и не являются носителями человеческих качеств.

Еще один парадокс в том, что сверхъестественные силы прошлого не воспринимались как слуги. Машины же созданы человеком, чтобы ему служить, но теперь появился страх, что они стали его властителями. “Влияющие машины” пропагандировались как человеческая проекция, но усложнившись, утратили человекоподобие, что вызывает у нас тревогу.К сожалению, сейчас очень невелик шанс предвидеть результат наших действий.
С одной стороны, машины изобретаются ради пользы. Но как только они больше не признаются как всего лишь инструменты, мы все больше и больше приходим к нечеловеческим проекциям. Например, характерная черта современного безумия - аппарат, вкладывающий в голову мысли или принуждающий нас действовать против воли. Такие машины - как форма иллюзий - появились только после того, как электроника стала не просто обыденным явлением, но способом ответить на важные социальные проблемы.

К подобным заключениям приходят многие исследователи этого феномена. В век механических “мозгов” это вызывает большую тревожность и более глубокую регрессивную защиту, чем во времена веры в богов, злых духов или магию.
При этом даже те, чьи надежды связаны с новейшими достижениями науки и техники, томятся тревогой технического уничтожения человечества. Истории о чудесах прогресса всегда заканчиваются разрушением нашего мира. Идеи о “безграничном” электронном пространстве и царящих в нем невообразимых опасностях вызывают чувство безразличия и страх перед утратой идентичности. Машиноподобие, навязываемое человеку миром технологий, только усугубляет это состояние. Цифровые ID и прочие номера, обрабатываемые электронной системой, превращают нашу личность в простой набор полезных (или нет) характеристик. Люди, которые рассматриваются как цифры, и сами начинают смотреть на себя как на цифры. И этот образ меняет нас самих.
Все то же самое происходило в концлагерях. Неквалифицированный труд, наиболее трудный и опасный, был постоянным уделом большинства, и избежать его не удавалось почти никому. Работника всегда можно было заменить на другого, поскольку не требовалось предварительного обучения, а с потерями не считались. На этом и основывалась власть. Функционирование иерархии в концлагерях на практике показало, как горстка эсэсовцев может манипулировать десятками тысяч враждебно настроенных людей. И не только подчинить их себе, но заставить работать и управлять другими заключенными без всякой опасности для себя.
Даже наиболее стойкие группы населения не выдерживают давления тоталитарного общества, если оно достаточно сильно. И тому есть несколько причин. Во-первых, чтобы спасти себя и членов своей группы, властвующей группировке приходится жертвовать другими. Все считается допустимым, даже уничтожение - если это помогает удержаться на месте. Во-вторых, столь же большое значение имеет само желание властвовать. При этом презрение к более низким “классам” служит важной психологической защитой от собственных страхов, а собственное выживание зависит от того, в какой степени члены группировки приобретут и сохранят бесчувственность. В любом “массовом государстве” - будь то нацистская Германия или “демократичный” ЕС - бюрократы и “силовики” любого уровня настолько лишены подлинной самостоятельности и самоуважения, что стремятся к ним всеми возможными способами. Поэтому сила и влияние - сила любой ценой и влияние все равно для каких целей - в высшей степени привлекательны в условиях, целиком направленных на выхолащивание индивидуальности.

В концлагерях заключенным было необходимо считать СС всемогущей, чтобы сдерживать себя. Реальная проверка могла бы разрушить эту иллюзию, но любая попытка угрожала жизни, поэтому решались на нее очень немногие. Так, во время бунта двенадцатой зондеркоманды было убито 70 эсэсовцев, полностью выведен из строя один крематорий и серьезно повреждены несколько других. Узница перед газовой камерой подошла к эсэсовцу, выхватила у него пистолет и застрелила его. Немецкие девушки из Веймара называли гестаповцев “кровавые мальчики” и отказывались с ними знакомиться, поэтому для похода в город эсэсовцам приходилось одалживать форму у танкистов и пехотинцев. Гестапо пробовало угрожать жителям, но безуспешно. Конечно, отказ общаться нельзя считать героической борьбой. Но это было недвусмысленным выражением отвращения. Эти примеры - а были и многие другие - показывает, что если мы сами решаем перестать быть частью системы, прежняя личность может быть восстановлена в одно мгновение.
Почему же тогда миллионы других не сопротивлялись? Прежде всего потому, что люди постоянно находились во власти тревоги и страха, в итоге теряя грань между вымыслом и реальностью. Во время сегодняшней фальшивой “пандемии” принудительное ношение намордников - всеми, везде и всегда - требуется для того, чтобы поддерживать чувство опасности и психологическое напряжение в обществе, когда люди видят угрозу буквально в каждом. При этом в “награду” обещается “облечение режима” - когда-нибудь. В концлагерях также постоянно возникали слухи об улучшении условий или скором освобождении. Как тогда, так и сейчас доверчивость большинства простирается далеко за пределы разумного. “Благоприятным” слухам верили (и верят) наперекор здравому смыслу. А убеждаясь в их ложности, чувствуют себя еще хуже. Ведь хотя слухи придумываются для облегчения жизни, в действительности они снижают человеческую способность правильно оценивать ситуацию.

Еще одним способом психологической защиты в концлагерях становилось то, что заключенные начинали считать себя жертвами, выбранными для наказания. Рассуждая подобным образом, они приходили к мысли, что искупили не только свои ошибки в прошлом, но и все будущие прегрешения. Но такой способ тоже лишь ослабляет человека. Ведь обвиняя внешние силы, он отрицает персональную ответственность за последствия своих действий. Смирять себя в принципе достаточно опасно для чувства самоуважения. Еще хуже унижаться перед человеком, которого считаешь плохим.
В фашистской Германии население принуждали подчиняться, приспосабливаться, изменять свою личность и поведение, а государство соединяло в себе эффективность современных технологий, презрение к общечеловеческим ценностям и стремление к власти любой ценой.
Сегодняшними приемами для достижения полного контроля служит безликая бюрократия, безликий надзор и безликие средства массовой информации. Отсутствие личной ответственности всегда скрывается за экраном объективности и служения обществу.
Теоретически, в “хорошем” массовом государстве индивидуальные свободы не подавляются. Управление не должно вызывать бунты и общественный хаос, так как предполагается, что удовлетворение можно получить в частной жизни, а также как награду за достижения в разных областях. В теории гарантируется самоуважение, самостоятельность и рост свободы.

На практике в любом “массовом” государстве все это уменьшается с каждым новым поколением и компенсируются увеличивающимся контролем, степень суровости которого зависит от граждан, охотно отказывающихся от личной идентичности и позволяющих управлять ими. При этом ни юридические тонкости, ни исторические даты, ни название режима не имеют никакого значения. Смысл заключается в том, что человек никогда не знает, что будет караться завтра. Любому государственному аппарату не составляет труда издать любой запретительный закон, цель которого вовсе не в том, чтобы наказать нарушителей. Главным является то, что запреты должны принудить всех - добровольно! - вести себя так, как того требует государство.
По мнению Бруно Беттельгейма, главной причиной конформизма является вовсе не стремление следовать букве закона, а страх. Большинство людей, подчиняясь требованиям системы, принуждающей их к подчинению, начинают ее ненавидеть, но в конечном итоге испытывают еще большую ненависть к самим себе. И если система может какое-то время противостоять этой ненависти с помощью эсэсовцев или полицаев, то человек - нет, поскольку ненависть к себе разрушает личность.

В нацистской Германии каждый знал о существовании концентрационных лагерей и их карательном характере, однако подробная информация отсутствовала. Это только усиливало ужас, поскольку психологически легче перенести мысль о самой страшной пытке, если точно знать, в чем она состоит. Неизвестность действует на нас более устрашающе. А если мы не можем справиться со своим страхом, он заполняет наше сознание и подсознание, превращая жизнь в пытку. Это объясняет, почему концентрационные лагеря наводили такой ужас по большей части не на противников режима, а на тех, кто никогда не нарушал ни малейшего приказа. Последние были парализованы страхом не столько из-за угрозы угодить в концентрационный лагерь, сколько из-за своей неспособности принимать жизненно важные решения и действовать в соответствии с ними.
Кроме того, любое “массовое государство” неизбежно осознает важность запугивания своих же ярых приверженцев. Ведь если подчиненные слепо следуют за своими начальниками, как им это предписывается, государство все равно не чувствует себя в безопасности, поскольку кто-то из групп может уклониться от “генеральной линии”. Поэтому требуется найти способ полного контроля над всеми - и начальниками, и подчиненными, запугав всех до такой степени, чтобы страх за собственную жизнь уравновешивал стремление полностью следовать решениям руководства.

Наша сегодняшняя готовность подчиняться требованиям невидимых электронных систем должна заставить нас задуматься. К примеру, большинство из нас мнет рукописные письма, а к требованиям машины мы почему-то относимся с трепетом. Но невозможность отреагировать свободно (например, разорвать распоряжение электронной системы) нарушает нашу основную способность реагировать искренне. И чем больше мы должны будем сдерживать спонтанность, тем быстрее она выйдет из употребления. К тому же, изменение уровня сложности принятия решения лишает его человеческих качеств. Ведь гораздо проще задействовать компьютер или смартфон, чем обратиться к человеку. Поэтому многие манипуляции, обычно вызывающие сопротивление, теперь спокойно проходят, поскольку все, что нужно сделать манипулятору - это просканировать безликие карточки считывающим устройством. После чего остается лишь следовать предписаниям, выбранным машиной.
При этом на словах никто не желает отказываться от свободы. Но вопрос становится значительно более сложным, когда нужно решить: какой частью своего имущества я согласен рисковать, чтобы остаться свободным, и насколько радикальным изменениям готов подвергнуться? Мало кто захочет рисковать жизнью из-за мелких нарушений своей автономии. Но когда государство совершает такие нарушения одно за другим, то где та черта, после которой человек должен сказать: “Все, хватит”, даже если это будет стоить ему жизни? Ведь очень скоро мелкие, но многочисленные уступки так высосут решимость из человека, что у него уже не останется смелости действовать. Совершить поступок при первом сигнале тревоги относительно легко, так как тревога - сильный стимул к действию. Но если действие откладывается, то чем дольше длится страх и чем больше энергии и жизненных сил затрачивается, чтобы его успокоить, ничего не совершая, тем меньше человек чувствует себя способным на какой-либо поступок.

При становлении режима тирании, чем дольше откладывается противодействие ей, тем слабее становится способность людей к сопротивлению. Процесс “обезволивания” стоит только запустить, и он быстро набирает скорость. Многие уверены, что уже при следующем нарушении государством их автономии, ущемлении свободы, при еще одном признаке деградации, они наверняка предпримут решительные действия. Однако к этому времени они уже ни на что способны. Слишком поздно им приходится убеждаться в том, что дорога к разложению личности вымощена не совершенными в нужное время поступками.
Для любого “массового государства” нет ничего опаснее, чем сопротивляющиеся. Их нужно либо контролировать, либо приручить, либо устранить. При этом лучшей формой приручения во все времена - от вампиров и инквизиторов до голосовых помощников и “карантинов” - было приручение по доброй воле. Ведь психические изменения, происходящие с людьми, формируют существ, способных и желающих принять внушаемые ценности и поведение, как свои собственные. В концлагерях большинство заключенных твердо верили, что все правила, устанавливаемые СС, являются стандартами поведения. В сегодняшней всемирной диктатуре то же большинство продолжает считать, что “руководству виднее”.

Выбор даже молчаливой внутренней оппозиции требует от человека отказаться от карьеры, рискнуть своим экономическим благополучием или комфортом налаженной жизни. Такой риск могут позволить себе лишь немногие - кто знает, как мало на самом деле значат благосостояние и положение в обществе. Но для этого требуется сильная внутренняя убежденность и интеллектуальное господство над происходящими событиями. При этом даже малейшее ослабление способности самостоятельно контролировать свои чувства приводит сначала к опасной инерции, а потом к взрывам насилия на почве инстинктов, подогреваемых пропагандой.

В машинной эпохе главная опасность состоит в том, что технологии предоставляют материальный комфорт практически каждому, но в силу своей доступности он ищется не в добавление к душевному покою, а вместо него. Мы становимся зависимыми от комфорта и нуждаемся в технических “новинках” все больше и больше, чтобы заполнить ими душевную пустоту. Кроме того, современные технологические достижения требуют кооперации огромных групп людей, но их нужно постоянно контролировать. При этом совершенно не учитывается наше психическое благополучие.
Где, например, пролегает грань, препятствующая вторжению во внутреннюю жизнь? Этот вопрос становится все труднее. Казалось бы, современная техника как раз и призвана высвободить время для личной жизни. К сожалению, это всего лишь видимость. Большинство фильмов и телешоу настолько пусты либо однозначны, что не вызывают эмоционального или интеллектуального участия и не могут обогатить внутренней жизни. Рекламные ролики “зомбируют” публику на покупку тех или иных товаров. Обмениваясь шаблонными мнениями, люди радуются похожести до тех пор, пока не начинают чувствовать пустоту жизни, не проявляющей ничьих особенностей. Такое существование фрагментарно и проходит без смысла, даже если заполнено большой внешней активностью.

Сегодняшний человек находится в странном противоречии. Он чувствует себя беспомощным винтиком в громадной системе - “я маленький человек, что я могу сделать” .
Но чувство зависимости вызывает у него необходимость в компенсации.
Чем более беспомощным чувствует себя человек в массовом государстве, тем более значимой ему кажется властвующая группировка. Человек нуждается в вере, что она способна позаботиться о нем. Во все времена внешние силы - реальные или воображаемые - довлели над человеком, но век техники добавил ощущение слабости человека по сравнению с машиной, его незначительности (а значит и его быстрой заменяемости) и чувство неуверенности.

Люди думают, что работа - как заработок - поддерживает существование их самих и их семей и дает возможность тратить досуг на занятия по интересам. Поэтому она важна. Но зачастую их “работа” - скучный и неблагодарный труд, и поэтому она - не важна. Досуг тоже важен (ведь ради него и работают) и не важен одновременно (ведь важным может быть лишь заработок на жизнь). Такое противоречие порождает серьезные конфликты и неудовлетворение, пожирающие много жизненной силы. Но многие этого не осознают.

Обширность политической и бюрократической системы, громадность современных предприятий порождает еще один момент - дистанцирование, которое не позволяет определить, насколько добродетельна властвующая группировка.
В современном обществе подобное дистанцирование - сознательно или бессознательно - используется госорганами, когда люди долго ждут решений и не могут обратиться к чиновнику напрямую. В итоге такие отношения становятся постоянными, у людей формируется чувство беспомощности и они постепенно сдают свои позиции. Это вызывает личностную дезинтеграцию, поскольку человек чувствует, что он теряет контроль над своей собственной жизнью, и готов снять с себя ответственность, будучи постоянно ведомым.
Сложность массового общества заставляет человека оправдывать свою беспомощность, ведь он не понимает своей роли в сложных политических и производственных процессах. И этим самооправданием он только уменьшает доверие к самому себе.

Люди настолько зависимы от внешних образцов и так неуверенны при встрече с вызовами, чтобы решить их на свой манер, что постоянно нуждаются во внешнем одобрении кого-нибудь - будь то сосед, какой-нибудь “эксперт” или психолог. В итоге все общество перестает развиваться и становится негибким.
При этом самое действенное, что может обеспечить контроль, так это разнообразие и изобилие безликих товаров. Тоталитарное государство, где все граждане полностью подчинены, в результате состоит из накормленных, обутых, одетых, хорошо функционирующих трупов, знающих только как умирать, а не как жить. Но подобное государство - как и его граждане - быстро исчезают. Ведь конечная цель тоталитарной системы - деперсонализация. Политика же уничтожения логически следует из этой цели. При этом абсолютно неважно, какое название дается - газовая камера или “самоизоляция с вакцинацией”. Если вследствие той или иной ситуации невозможен жизнеспособный компромисс между обществом и личностью, то общество перестает существовать. Такие жесткие институты, как массовое государство или концентрационный лагерь не допускают по-настоящему действенной защиты. Поэтому единственный путь не покориться - уничтожить их как систему.

У каждой цивилизации есть свои плюсы и минусы. Живя в нашей, мы должны максимально использовать доступные нам блага и минимизировать негативные стороны. Тупик в дилемме между свободой и рабством непродуктивен.
Ведь чем меньше мы парализованы страхом, тем больше уверены в самих себе, и тем легче нам противостоять враждебному миру. И наоборот - чем меньше у нас сил, и если они к тому же не подкрепляются уважением нашей семьи, защитой и спокойствием, которые мы черпаем в собственном доме, тем менее мы способны встретить лицом к лицу опасности окружающего мира.
Любая тирания подталкивает своих подданных к мысли: стань таким, каким хочет видеть тебя государство, и ты избавишься от всех трудностей, восстановишь ощущение безопасности во внешней и внутренней жизни. Навязывая свою “заботу” во всех сферах жизни, оно подавляет всякое сопротивление.

Но мораль формируются только на основе прямых личных отношений, а не тупого подчинения требованиям государства. Причем эта мораль - или внутренние нормы - становятся искренним и глубоким достоянием, только когда их усвоение сопровождается любовью, уважением и восхищением.
В век машин и электронных технологий нам жизненно необходимо четко осознавать - что существенно, а что второстепенно. И сделать личный выбор. Чем быстрее нас окружают машины, тем сильнее нам надо проявлять человечность и осознавать необходимость теплых отношений.

Ирина Табакова



Уважаемые читатели!
В связи с тем, что по требованию финских бюрократов счет издателя "Новости Хельсинки"
(European values) будет закрыт 20 января, у вас есть еще две недели, чтобы поддержать независимую прессу
и самих себя.
IBAN: FI84 1745 3000 1810 00
BIC: NDEAFIHH