“История чересчур занята порожденными воображением нематериальными событиями, а ведь самая очевидная связь между человеком и окружающим миром задана тем, что человек - это биологический организм, подчиняется тем же законам, что и другие живые существа, за счет которых он живет. Он иссохнет без воды, умрет от голода без растений и животных, зачахнет без света. Поэтому стремление исключить из нашей истории биологическую природу столь же абсурдно, как и отрицание неразрывной взаимосвязи духа и тела. Природа - это не только то, что снаружи: вместе с нами она образует единое целое, а ее сила никак не связана с действиями человечества. Люди - всего лишь небольшая частица великого организма, который всегда доказывает превосходство и мощь, невзирая на все выдуманные законы, порядки и принуждения”.

- Имеет ли человек как индивид наиболее непосредственный контакт с природой или отношение к ней всегда определяется обществом? “Естественно, обществом” - хором скажет подавляющее большинство. Но элементарный контакт с природой обеспечивает каждому из нас его собственное тело. Телом человек обладает как единоличный владелец, в теле разыгрывается борьба за выживание, и оно представляет собой единицу более компактную, чем любая социальная система, - пишет немецкий профессор Йоахим Радкау в книге “Природа и власть”. - Между нашей внешней и внутренней природой существуют прочные взаимосвязи, и человек это всегда ощущал. Общество же способно исказить взгляд на естественные нужды. При этом чем более массовым и комплексным оно становится, тем более занято исключительно собой. И тем сильнее опасность, что мы окажемся неспособными реагировать на вызовы природы.

При этом самые страшные проблемы возникают, когда появляется стремление к “великим” решениям” - типа всеобщей глобализации. Ведь в отношениях между человеком и окружающим его миром не существует эволюционного закона, согласно которому централизация вела бы к прогрессу.

- Охрана среды - считает автор, - это в сущности забота о будущем. Но мы не знаем, какое нас ожидает будущее - вот где таится сложность! Стремление к “стабильности”, упорное старание удержать мир, каким мы видим его сегодня, приводят к опасным иллюзиям.
Сейчас наступил момент разворота к материальному.
Между нашей внешней и внутренней природой существуют прочные взаимосвязи, и люди это всегда ощущали. Поэтому не общества, государства или корпорации, а “блуждающий взгляд” обычного человека больше всего готов к неожиданному.

Поддавшись притягательности международной торговли, историки не замечают, что пропитание человечества вплоть до недавнего времени в значительной степени зависело от местной и региональной экономики, и проблемы среды чаще всего решались - если вообще решались - именно там. Внесение удобрений, поддержание земледельческих террас, очистка мелких ирригационных каналов, уход за плодовыми деревьями нельзя организовать централизованно - это дело деревень и отдельных дворов. Экологические инициативы, если они хотят чего-либо достичь, по-прежнему должны функционировать на уровне конкретных городов. Поэтому перенос полномочий по сохранению среды на уровень более высоких инстанций - очень спорный процесс. То, что кажется решением, становится холостым выстрелом и создает новые проблемы.

Объединение мира способствует распространению знаний и технологий. Но в итоге они отрываются от тех мест, где возникли и для которых были предназначены, что приводит к появлению новых экологических рисков.
Чем активнее сельское хозяйство начало ориентироваться на рынок, чем больше росла дистанция между местом производства и местом потребления, тем сильнее разрывался локальный пищевой цикл. С тех пор и по сей день проблема восстановления почвенного плодородия замаскирована мощными вложениями в производство удобрений, пестицидов и одноразовых семян.
Вся история ирригационных систем несет предостережение тем, кто ратует за глобальную экологическую политику и перенос ее на “высокие политические уровни”.
А если вглядеться пристальнее, то обнаружится, что во многих жалобах на дефицит леса, речь в действительности идет не о лесе, а об утверждении прав на него.
Да и в целом, регулирование ресурсов с давних пор обладало привлекательными сторонами. Поэтому история любого господства - это всегда история окружающей среды.

В начале Нового времени лояльность к государству была скорее показательной видимостью, чем реальностью. Если тогдашние власти и утверждали, что существует потребность управления сверху, то это еще не значит, что такая потребность действительно была. И - главное - что она исполнялась. Ведь владеющие землями феодалы даже больше, чем крестьяне, были заинтересованы в сохранении лесов, садов и полей - чтобы передать их в хорошем состоянии будущим поколениям.
Основным законом был моральный вердикт против беспредельной жадности.
И до сих пор экономика самообеспечения - там, где она сохранилась - полностью исключает “государственное регулирование”, обязательное “сертифицирование”, крупный капитал с сопутствующей ему эксплуатацией и коммерческое посредничество.
Ведь на самом деле абсолютно неважно - кому принадлежат деньги.
Главное, чтобы был доступ к закромам.
Да и саму природу легче всего сохранить там, где не нужно организовывать ее “защиту” сверху. Ведь все уже органически присуще образу жизни, и любой виновник экологических бедствий сам несет на себе всю тяжесть последствий.
Поэтому когда эффективное внедрение “управления природой” перешло на уровень национальных государств и бюрократии, действия “высоких инстанций” в лучшем случае стали символическими.
Но очень скоро превратились в откровенно вредные.

В XXI веке экологические вопросы давно стали частью большой политики. Более того, в подавляющем большинстве она сама и изобретает эти проблемы.
Глобальная “охрана” - мирового океана или атмосферы - полностью зависит от инстанций, стоящих над интересами конкретных людей, живущих в тех или иных городах и поселках. Весь предыдущий опыт доказывает, что именно поэтому “высокие инстанции” не обладают реальной действенной силой. Восстановление лесов, щадящее почву орошение - все это невозможно организовать в глобальном масштабе, и понятие “устойчивость” остается пустой формулировкой.
Постоянно выпускается масса документов о защите климата, но за всеми словоизвержениями забывается, что для многих политиков эта проблема не значит ничего. Разговоры, которые “эксперты” ведут, когда, к примеру, Германия “экологически перевооружает” китайскую энергетику, остаются пустыми словами, где целью является исключительно распил бюджетных средств.
Эффективная охрана среды обитания, мобилизующая массы людей, не может состоять из запретов или предельно допустимых значений выбросов CO2. Пробным камнем, на котором проверяются ловушки глобального подхода, служит ООН. “Климатические” конференции абсолютно контрпродуктивны, потому что окружающая среда становится на них игральной фишкой между властными блоками и корпорациями. При этом пропагандируется, что сохранение среды является делом исключительно индустриальных стран. А “третьему миру” внушается навязчивая идея - речь идет не об их собственных интересах, а о чем-то, что надо делать только за плату из “первого” мира.

Сегодня - несмотря на механизацию, автоматизацию и прочий “прогресс” - реальные проблемы остались теми же, что и в течение тысячелетий.
Но зато радикально поменялся подход к ним. Чем дальше, тем больше все уклоняются от своих местных проблем. Полномочия по их решению переложены на государства, наднациональные инстанции и международные “экспертные службы”.
Естественно, все это подталкивается отнюдь не заботой о природе, а исключительно интересами власти. Так, подлинными мотивами многих аграрных реформ, продвигаемых сверху, всегда было стремление повысить доходы государств. Что в итоге приводило к сверхэксплуатация ресурсов.
Современные же экофундаменталисты поклоняются перед природой ради нее самой. Но их концепция о том, что человеческая культура нуждается в безмолвных резервах, пространстве для действия и свободных местах, абсолютно бессмысленна.
А “философия”, ведущая к пожеланию исчезновения 9/10 населения, вызывает обоснованный дискомфорт.
Но пока будут продолжаться международные саммиты о сохранении “бюджета природы”, а на борьбу с “глобальным потеплением” выделяться немалые грантовые щедроты, устраивать абсолютный хаос не составит труда.

История знает немало случаев, когда вмешательство человека в природу приносило вред одним видам, но предоставляло шанс другим. Если и возникали жесткие требования, то только из интересов выживания человечества в достойных его условиях. И исключительно в конкретных ситуациях.

По утверждению американского биолога Джареда Даймонда , “основная схема краха ушедших цивилизаций давно известна и почти банальна. Это слишком сильное давление на ресурсы - как результат близорукой корысти - затем голод и жесточайшая конкуренция за то, что осталось”.
По сути, вся человеческая история - это цепочка непредумышленных действий, где последствия для экологии в основном связаны с кризисом.
Хотя на самом деле кризисные механизмы не действуют с неизбежностью природных законов. Экологическим проблемам - десятки тысяч лет, они просты и люди давно знают, как с ними справляться.Но иногда эти элементарные действия сильно затруднены. К примеру, если разрушение среды столетиями протекает медленно и практически незаметно. Или, наоборот, набирает галопирующий темп, а различные факторы объединяются в заколдованный круг.

...Вплоть до XIX века лесорубы просили прощения у дерева, перед тем как его срубить.А потом совершился переворот от природной религии к потусторонней, трансцендентальной, и это стало пропагандироваться как достижение. Но поскольку человек не в состоянии выбраться из собственного тела, то вряд ли его эволюционный путь идет прочь от природы.
Впрочем, люди всегда чувствуют, когда они начинаются проблемы с экологией.
Но так как в игру вступают культура и общество, действенное решение часто представляет собой не прямой ответ, а “обычай”, который еще нужно суметь расшифровать. К примеру, в перенаселенной классической Аттике несколько поощрялся гомосексуализм. Когда в Тибете возникла нехватка пищевых ресурсов, стало популярным монашество. Вся история Венеции пронизана экологической тревожностью, периодически доходящей до полного пессимизма и ожидания конца света. В 1224 году после разрушительного землетрясения даже обсуждались планы переселения жителей города в завоеванный Константинополь. Но этот проект, поддержанный дожем, провалился - при голосовании с меньшинством всего в один голос. И самым весомым доводом для сохранения лагуны стал тот, что она является оборонительной чертой. А так как экологические интересы легче всего отстаивать тогда, когда они совпадают с интересами военными, то в Венеции с огромным трудом была сохранена трудная для жизни, но неотъемлемая от культуры лагуна и хрупкое островное положение.
Впрочем, в обосновании, конечно же, стояла “забота о здоровье”. Лагуной занималась коллегия водных ресурсов, потом добавились “исполнители по водным ресурсам”, а “совет десяти” оправдывал свои особые полномочия необходимостью “срочного реагирования в кризисных ситуациях”.

В отличие от зафиксированной придворными летописцами, где все письменные документы составлялись “пресс-секретарями” феодалов, королей и императоров, реальная история рассказывает о процессах организации, самоорганизации и распада в гибридных комбинациях между человеком и природой.

- “Учение об окружающей среде - это на самом деле наука о душе, только перенесенная наружу” - писал почти сто лет назад биолог Якоб Икскюль. - А история вообще базируется на природной экологической нише, затем сформированной человеком”.

Так, если на любой реке принимать во внимание не только интересы промышленности, но и рыбаков, и корабелов, и купающихся детей, то многообразие интересов будет гарантировать хорошую окружающую среду.
В реальности человеческие культуры тысячи лет периодически сталкивались с экологическими проблемами, ими самими и вызванными. Подсечно-огневое земледелие и выпас скота меняли окружающую среду гораздо более масштабно, чем ранние индустриальные фабрики. Перемещение древних поселений указывает на факт, что уже тогда люди время от времени полностью расходовали местные ресурсы. Глобальной проблемой это, конечно, не становилось, но для людей того времени могло быть концом их мира.

Причины важнейших в истории событий нужно искать в обыденных мелочах. Так, не в любых условиях оросительные системы приводят к засолению почвы и распространению малярии. Многое зависит от того, хорошо ли функционирует дренаж, обитают ли в прудах и в воде маленькие рыбки и лягушки, поедающие личинок комаров, надежны земледельческие террасы и даже насколько часты заборы.

Особенно щекотливая тема - голод, который всегда затрагивал лишь нижние слои общества. Верхние же поддавались искушению и использовали экологию в качестве трюка, отвлекающего внимание от проблемы распределения ресурсов и вины властных структур.
К примеру, деградация почв - чрезвычайно коварная проблема. Ведь почва еще более активно аккумулирует и еще более долго хранит вредные вещества, чем вода и атмосфера. Поэтому именно почва может стать зоной скрытого, непреодолимого кризиса.
В эпоху преобладания натуральных хозяйств периоды голода постоянно напоминали людям об ограниченности ресурсов и хрупкости мира, в котором они жили. Решение проблем окружающей среды было составной частью их существования. Поэтому догма о том, что натуральное хозяйство элементарное и примитивное - обман.
Главным всегда остается дом, и любая экономика - не что иное, как домашнее хозяйство. Только оно способно к высокой степени совершенства (как экономически, так и экологически), гибко адаптируясь почти к любой ситуации - в том числе, и к приросту численности населения.
Американский антрополог Роберт Неттинг утверждал, что на нашей планете нет случаев, когда какие-либо группы выше уровня домашних хозяйств были бы социальными единицами производства и потребления. Даже древнеанглийские общинные поля всегда пахали в одиночку, а не всем коллективом.
При этом натуральное хозяйство вовсе не было замкнутым и изолированным от всех высоких культур. Оно содержало элементы местного и регионального разделения труда, при котором снабжение собственного населения основными продуктами питания и древесиной всегда имело приоритет перед экспортом.

Рай как сад наслаждений - давняя мечта человечества. А сад-огород при доме был не только лабораторией, но и глубоко частной сферой. Именно здесь формировалась привычка пристально разглядывать землю и развивать чувство - и даже искусство - бережного отношения к ней. Лопата гораздо лучше переворачивает и разрыхляет почву, чем трактор или плуг. Только на небольшой площади можно заметить, что не все виды растений хорошо переносят соседство друг друга.
Когда на полях росло множество сорняков, крестьяне умели определять природу почв по внешним признакам. Мак-самосейка указывал на известковые почвы, щавель - на кислые, ромашка - на сырые, мокрица - на плодородные. Синий василек до XIX века был любимым полевым цветком и прославлялся в легендах.
Все это были травы, с которыми люди провели вместе не одну сотню лет и знали целебные свойства многих их них. Если сорняки и удаляли, то только во время пахоты, и этим ограничивались.
Древнейшая традиция огородничества - один из самых сильных аргументов в пользу того, что люди с глубокой древности обладали богатым практическим знанием экологических взаимосвязей. В том числе и чувства, что иногда бывает хорошо предоставить природу самой себе.
Для проблем, с которыми легко справиться на бытовом уровне, не требуются религии, ритуалы и властные структуры.
Но постепенно налоговое бремя, арендная плата, управление, осуществляемое извне (иногда из отдаленных метрополий) и соблазны надвигающейся рыночной экономики: все это вместе взятое сыграло в нарушении равновесия между человеком и окружающим его миром большую роль.

Историки увлекаются победоносным шествием и расцветом таких блистательных торговых городов как Амстердам, Генуя и Севилья, но обращают слишком мало обращали внимания на то, что выживание большинства людей даже в XIX веке зависело от местных или региональных товаров и продуктов. Даже в голодные годы после Второй мировой войны многие люди смогли выжить лишь потому, что еще существовали остатки экономики самоснабжения. Но после 1945 года по всему миру наступило тотальное разрушение натурального хозяйства.

Началось все с темы поджога лесов. Вопреки господствовавшему тогда мнению лесников, для которых борьба с пожарами была наивысшей целью, раздавались голоса протеста. “Диссиденты” утверждали, что именно огонь обогащает почву, освобождает доступ к свету для крупных деревьев и убирает из леса все то, что легко воспламеняется. Да и вообще подсечно-огневое земледелие распространено по всему миру уже тысячи лет.
Это правда. К примеру, до открытия Америки индейцы поджигали леса, чтобы освободить для место для земледелия, которое, к тому же, было удобрено золой.
Но они учитывали каждую деталь. Крестьяне умели обеспечить восстановление леса после пожара, калифорнийские индейцы выжигали лес ровно настолько, насколько это было нужно, чтобы ускорить рост нежных всходов, привлекавших оленей.

Сегодня эту их деятельность модернизируют как одну из “технологий управления ресурсами”. Среди защитников природы и любителей индейцев распространилась пиромания. В 1992 году на конференции по экологической истории в Финляндии австралийский менеджер по национальным паркам призывал: “жечь, жечь, жечь”, а финские лесные экологи с гордостью демонстрировали выжженный ими участок леса, на котором пробивалась первая зелень.
Там, где огневое хозяйство объединилось с тенденциями развития современной экономики, оно стало социально опасным. Пускающие по земле огонь, подвержены соблазну использовать его сверх всякой меры, в вечном убеждении, что всегда найдутся еще леса, которые надо будет покорять. Они воспринимают природные ресурсы как свою законную добычу, не задумываясь о том, что экологический эффект огневого хозяйства всегда зависел от исторического контекста. В том числе, от наличия дичи, которую огонь выпугивал из лесов.

Высшие млекопитающие в природе ближе всего стоят к человеку, поэтому отношение к ним всегда было гораздо более близкое и пылкое, чем к растениям. Кроме того, многие животные сильнее и быстрее человека, обладают способностями, которых люди лишены. В древних культурах не было чувства превосходства - более того, многие боги имели образ зверей.
Впрочем, у историков нет ответа - до какой степени у тогдашних охотников было развито чувство устойчивости, как они заботились о том, чтобы не подорвать собственный пищевой базис и не помешать размножению диких животных.
В одной древнеиндийской истории газель горько упрекает короля за то, что тот пронзил ее стрелой в брачный период. Вплоть до XIX века немецкие лесники спорили - можно ли свободно отстреливать самцов, сберегая для сохранения вида только самок.
У подавляющего большинства охотничьих народов существует правило - не убивать больше животных, чем это нужно для пропитания собственной группы.
Но между нормами и реальными действиями всегда существует разрыв. К примеру ученый, проживший несколько лет среди индейцев Южной Америки, рассказал, в племенах любили убивать еще неродивших коров - чтобы съесть телят, считавшихся особым деликатесом. Когда повышенным спросом стали пользоваться бизоньи языки, охотники уничтожали только ради этого массу животных.
Да и когда дичь становилась редка, тревога о том, как бы не добыть слишком много, отступала на задний план.

В отличие от охоты, которая (как считается) стерла с лица Земли многие виды животных, одомашнивание называют “крупнейшим природоохранным действом всех времен”.
Но процесс этот был затяжной, кропотливый и настолько ненадежный с “экономической” точки зрения (хотя бы потому, что большинство диких животные в неволе не размножаются) что его трудно представить себе как целенаправленное действие.
Существует правдоподобная гипотеза, что приручение началось не в связи с нуждами сельского хозяйства, а как игра в господство человека над природой. Доказательством служит тот факт, что первой почти повсеместно стала собака: никто другой до сих пор не дает воспитать себя до такой степени привязанности и подчинения.

Триста лет назад автор баварских аграрных реформ Йозеф Хацци писал, что животные всегда отражают состояние и настроение своих владельцев, свидетельствуют о том, хорошо или плохо обстоят у тех дела.
Нет сомнений в том, что не только человек воздействовал на домашних животных, но и они повлияли на его менталитет. Но как именно?
В любом случае, история отношений между человеком и животным не является безобидной и гармоничной. В ней люди проявляют свои худшие звериные черты, она проникнута голодом и любовью, властолюбием, а иногда и чистым ужасом.

Но за последние сотню лет произошло размывание четкой границы между человеком и животным. Аграрные реформаторы поставили целью загнать коров, овец, лошадей и свиней в стойла, так как по их мнению “в условиях вольного выпаса теряется жидкая часть удобрений”. Кроме того, мощным двигателем стала растущая мода на домашних животных. Это с одной стороны. С другой - скотобойни ХХ века - как следствие растущей динамики массового потребления.
Сейчас наиболее воинственной группой стали “защитники животных”. В их глазах охотники - подлые убийцы. Однако же если смотреть с социально-исторической точки зрения, то любовь к дикой природе порождена в первую очередь охотничьей страстью. Охотники гораздо лучше знают дикую природу, чем официальные “защитники животных” в своих офисах.

С холодными рыбами человек идентифицирует себя гораздо меньше, чем с млекопитающими, потому появление сети сделало массовое убийство обитателей рек и морей повседневным делом. Но добиться устойчивости в этом промысле оказалось просто: нужно лишь сделать ячейки сети настолько крупными, чтобы молодые рыбы могли выплывать наружу.
Впрочем, это касалось лишь “своего” прибрежного участка. При рыболовстве в открытом море (или чужой реке) всякий вкус к устойчивости терялся. Так, автор “Моби Дика” вообще насмехался над тревогами, что китов якобы можно истребить.

Для большой части мира именно вода составляет главную экологическую проблему, которая проявляется диаметрально противоположным образом.
С глубочайшей древности Великий потоп - самая тяжелая травма из всех, что были нанесены человечеству силами природы. В то же время одним из самых страшных образов медленно подступающей смерти является засуха.
Вода не менее значима, чем плодородие почв. Но текучая природа всегда затрудняла перевод рек и морей в чью-то собственность, создавая тяжелейшие юридические проблемы. Так, первоначальный смысл немецкого слова rivale (соперник) обозначало хозяина соседнего участка на ручье. Будде пришлось разрешать спор о распределении воды, когда племена в долине Ганга оказались на грани кровавого столкновения. “Истеблишмент” средневековья селился в верховьях городских рек, оставляя бедноте право пить воду с отходами.

Доступность и качество пресной воды - это в первую очередь, забота о здоровье.
И в сущности, вся человеческая история - это во многом беспокойство и страх перед болезнью. Одна из сильнейших всемирных фобий действует от истории религии до процесса развития цивилизации.
Ведь на протяжении тысячелетий главную опасность составляли не столько наводнения или недостаток пресной воды, а малярия. Идет ли речь о походах Александра Македонского или завоевании колоний, повсюду встречается самый страшный враг всех армий, способный внезапно изменить ход истории.

Это заболевание с древности ставило человечество перед выбором, похожим на сегодняшнюю альтернативу - “экономика или экология”. История болезни полна примерами людского равнодушия к роковым изменениям окружающей среды.
Множество признаков свидетельствует о том, что именно ирригационные системы были главной причиной всемирного роста малярии. Плюс уничтожение лесов, которое идет нога в ногу с продвижением цивилизации.
Таким образом, болезнь стала самообороной природы, благодаря которой мир сохранил в своих теплых и влажных регионах богатые экологические резервы, недоступные вплоть до XX века.
Кроме того, она была сильнейшим сдерживающим фактором истории: изматывала армии, снижала прирост населения и распространяла вялость и летаргию. Для сооружения ирригационных систем не хватало рабочих рук, “гастарбайтеров” выкашивала та же болотная лихорадка. Для тех же, кто выживал и приобретал иммунитет, она стала своего рода судьбой.
Только после Второй мировой войны препарат ДДТ принес убедительную победу над малярией. Но именно его широкое использование привело к разрушению бывших прежде недоступными “райских мест”.

Для природы значимы не только умышленные действия колониализма и империализма.
Не меньшую роль играют и их непредвиденные, нечаянные последствия. Триумфальное шествие империй было также триумфальным шествием крыс, насекомых и микробов. Поколения земледельцев Древнего Рима были вытеснены крупными “корпорациями” вследствие вечных войн, и пришедшие на смену крестьянам рабы и арендаторы совершенно не были заинтересованны в том, чтобы сохранить богатства почвы для будущих поколений.

- “Американские плантаторы и фермеры, - писал в 1775 году анонимный англичанин, - это самые большие разгильдяи”. Джордж Вашингтон жаловался: “Мы уничтожаем землю, как только ее осваиваем, мы рубим и рубим леса, пока они еще есть, и идем все дальше на запад”. И он, и многие другие его современники уже поняли на опыте, как обедняют почву постоянные посадки табака. Но вскоре за табаком последовал хлопок. В итоге истощение почв и связанная с этим рабовладельческая структура привели к гражданской войне.

На первый взгляд, индустриальная эпоха кажется общеизвестной и скучной. Но вправду ли известно все: что произошло, когда и благодаря чему, какие долгосрочные последствия это имеет сегодня?
Во время индустриальной революции переход от энергии Солнца к ископаемым источникам стало центральным событием и сутью всего процесса.
При этом не капитализм сам по себе, а характерный для того времени натиск на последние резервы природы, стремление использовать все без остатка стали источником серьезного вреда для окружающей среды. Если водяные интересы рыбаков, мельников, землевладельцев, корабелов, пивоваров в доиндустриальное время “были взаимной корректировкой”, то с развитием технологий множество водоемов превратилось в сборники для канализационных стоков.
Государство начало вытеснять из лесов сельских жителей, чтобы его собственные структуры рубили деревья. Ведь именно торговля лесом играла серьезную роль в погашении многократно выросших в XVIII веке государственных долгов.
Появление категории “природа” в политических и экономических выступлениях стало элементом стратегии роста - как представление о “богатствах” страны, которые еще предстоит разведать.
Но главное - поменялась внутренняя природа человека. Утратил привлекательность
традиционалистский менталитет, основанный на ограниченно возобновляемых ресурсах.

Существует теория, что индустриализация победила потому, что указала путь выхода из острого экологического кризиса. Считается, что каменный уголь предотвратил вырубку лесов, а минеральные удобрения - спасли от истощения полей и, соответственно, грядущего голода. По мнению проповедников, речь шла о жизни и смерти европейской цивилизации. Эта теория весьма привлекательна - многие свидетельства выглядят как ее подтверждение. В частности, пессимизм Давида Рикардо, который стал преобладать в политической экономии.
Но тогдашняя ситуация кажется критической, только если исходить из непрерывного роста численности населения и промышленности. При этом индустриализация началась не в наиболее кризисных регионах, а там, где условия были более, чем стабильны. Так, в эпоху угля промышленность начала концентрироваться в крупных “корпорациях”.
Поэтому хоть кризис и назывался “экологическим”, по сути это был кризис управления.

Вопреки частым утверждениям, что человечество вошло в индустриализацию без забот и тревог, ничего не подозревая о ее нежелательных последствиях, слепая вера в блага технического прогресса никогда не была единственной точкой зрения. Зловещие последствия индустриального роста ощущались всеми органами чувств - густой черный смрад от фабрик, расцвеченная стоками речная вода, грохот паровых молотов. Грязь и вонь промышленных центров напрямую сочетались с угрозами эпидемий и социальных взрывов.

Именно в индустриальную эпоху вера в целительную силу свежего воздуха стала как никогда популярна. Многие курорты рекламировались слоганом: “Куда входит Солнце, туда не заходит врач”.Тогда казалось, что электричество и энергия воды на долгое время избавят человечество от экологических и санитарных опасностей первых мрачных этапов индустриализации. Достижения химии также настраивали на оптимизм.
Но при внимательном рассмотрении многие “успехи” в сохранении природы оказались всего лишь побочными продуктами процессов, направленных на повышение чьей-то прибыли.
Современная промышленность за один год выпускает в атмосферу дым от ископаемых энергоносителей, на образование которых ушли миллионы лет. При этом никто не способен даже оценить последствия этого процесса, не говоря уже об управлении им.
Главная опасность - не хищническая добыча невозобновимых ресурсов как таковая, а ее стремительно растущий темп и глобальные масштабы.
Окружающей среде угрожает переизбыток дешевых энергоносителей, сельскому хозяйству - гигантские объемы гербицидов и пестицидов. Радикальное решение тысячелетних проблем привело к появлению гораздо более опасных ситуаций.

Некоторые историки подчеркивают, что сегодняшнее разрушение мира заложено в самой человеческой природе. Это ложь: люди до сих пор вполне могут справиться со многими экологическими проблемами. Но государственные органы и крупные компании на это не настроены. Стремительная застройка и закатывание почвы под асфальт приводит к необратимой потере земли. Автомобиль стал определять городское и ландшафтное планирование.
Падение цен на нефть породило менталитет беспримерной в истории расточительности, лавину искусственных материалов, сделанных из отходов подешевевшей нефти, и создало проблему замусоривания невиданного никогда масштаба.
Технические и химические “инновации” уничтожают растения и почву с космической скоростью, разрушая тот баланс, на котором в течение тысяч лет держалась экологическая стабильность земледелия. Крестьяне, которым первое время выдавали минеральные удобрения бесплатно, оказались втянутыми в порочный долговой круг, так как они больше не могли обходиться без их покупки.
По данным Американского объединения против пестицидов, США в конце прошлого века производили в 13 тысяч раз больше пестицидов, чем в послевоенное время. Экологи оказались втянутыми в безнадежное и неустанное соревнование с веществами, которые постоянно выбрасывает на рынок химическая промышленность, а в последние десятилетия они исчисляются уже миллионами.
В принадлежащем крупным корпорациям технологизированном и химизированном сельском хозяйстве взгляды на будущее акционеров и директоров определяет лишь все большая прибыль.
Властные структуры разрушают натуральное хозяйство в таких масштабах, какие еще век назад были невозможны. В системе же, где государство берет на себя решение всех проблем, мало у кого хватит смелости противоречить.

И если изменения второй половины XX века еще не были совершенно безудержными, то атомная эйфория стала точкой невозврата. Все ее достижения основаны не на реальном опыте, а на идеальном представлении о неисчерпаемой, экологически чистой энергии, которая, по подобию Солнца (точнее - водородной бомбы), высвобождается вследствие реакций ядерного синтеза.
Производство энергии стало привлекательным, как никогда раньше. Может быть, потому, что его поддерживает Всемирный банк?

Проблемы окружающей среды и стратегии борьбы с ними вообще коренным образом изменились. Так, сегодня один из основных источников вреда, наносимого природе, кроется в чрезмерном количестве удобрений, хотя в течение тысяч лет главной проблемой была их нехватка.
В разных частях мира мы сталкиваемся с разрушительными последствиями безмерного эгоизма частного собственника. Но в прошлом именно гарантированные наследственные и имущественные права способствовали защите и сохранению почвы и произраставших на ней плодовых деревьев.
Есть и другие темы, которые историки не видят за своими шорами. К примеру, враждебность по отношению к чужакам, ставшая сегодня воплощением политической патологии, многие тысячелетия имела явный смысл - переселение уносило в небытие накопленный за долгое время местный опыт природопользования.

Всемирное уничтожение лесов запускает деструктивные цепные реакции. Поэтому взгляд на сохранение лесов как на центральное звено в защите окружающей среды оправдан.
Однако вопрос о том, какой лес нужно сохранять? Состоит ли лес из одних деревьев или для него не менее важны дикие животные?
Когда-то главным фактором сохранения окружающей среды был закон инерции. Рубить и перевозить деревья, ловить рыбу на дне моря, поднимать руду из недр земли - все это было делом трудоемким и опасным. Да и обычная вялость вносила немалую лепту в то, что эксплуатация природы не выходила за определенные рамки.
Впрочем, и сейчас лишь малая часть человечества готова добровольно войти в“дивный новый мир”. Поэтому глобальные диспропорции сегодня велики, как никогда.

...Самые сильные побуждения порождаются сочетанием любви и страха. Экологическое сознание также становится побудительным мотивом в момент, когда любовь к природе – чувственная и сверхчувственная – соединяется со страхом за собственное благополучие.
Поэтому главная опасность последних десятилетий состоит в незримых угрозах, вообще не ощущаемых органами чувств и доступных только приборам - радиоактивности, рисков генных технологий и полного изменения климата из-за огромного количества неорганического мусора, которое планета не сможет “переварить”.

Мировая экономическая модель первой четверти XXI века построена на потреблении товаров и услуг. Она генерирует огромное количество бесполезных продуктов, что превращает первичные ресурсы сразу в отходы, минуя переизбыток спроса. Такое ресурсное расточительство требует все больших рынков сбыта продукции и все большего количества освоенных ресурсов. Современные предприятия оптимизируют свои расходы и доходы до такой степени, что без господдержки не способны продержаться даже в течение одного квартала. Деньги мы печатать можем, а вот энергию с ресурсами - нет.
Вся история человечества доказывает, что качество жизни всегда было и остается вопросом состояния окружающей среды, а не оплаты труда.

Но заинтересованность общества в сохранении природы на удивление быстро вытесняется другими темами и эмоциями. Навязывание онлайн “комфорта” и цифрового “прогресса” скрывает масштабный расход электричества, который требуется все большему числу компаний и организаций, использующих центры обработки данных. Ведь помимо самой “услуги” - будь-то QR код, covidpass или “приложение о режиме самоизоляции” - на каждый ватт, расходуемый центром обработки данных, требуется 2,5 ватт для охлаждения. Мощный выброс тепла в атмосферу идет как от оборудования технологических гигантов, так и от миллиардов служебных или персональных компьютеров и смартфонов, которые из-за массы “необходимых” приложений разогреваются почти круглосуточно.
Под упорно нагнетаемым страхом так называемой “пандемии” и повальных госзакупок всевозможных “средств защиты” прячется гораздо более опасная катастрофа - огромное и никем не контролируемое производства пластика. Так, если в 2019-м году рынок одноразовых масок составлял 800 миллионов долларов, то только за первые месяцы 2020-го достиг нескольких сотен миллиардов.

Использованные перчатки, флаконы от антисептиков, антибактериальные салфетки, упаковки от доставки товаров, еды и прочие порождения “пандемии” в самое ближайшее время приведут к мощнейшему экологическому загрязнению, с которым Земля, вероятно, не справится. В морях и океанах масок уже стало больше, чем рыб и медуз, птицы запутываются в тесемках и не могут взлететь. Все это добавилось к уже имеющейся пластмассе, которой за десять лет было произведено больше, чем за последнее столетие. И так как разлагается она очень долго, то абсолютно все изделия из пластмассы сейчас находятся на Земле - вокруг нас. При этом хлорированный пластик выделяет химические вещества, которые уходят в почву, потом в подземную воду, а затем и в ту, которую мы пьем. Так называемый “биоразлагаемый” - выделяет метан, который попадает в атмосферу и создает тот самый парниковый эффект, с которым “высокие инстанции” пытаются справиться, повышая налоги и объявляя “виновниками” коров.

Наверное, если бы летописцы не только рассказывали об экологических последствиях деятельности человека, но и использовали их как объяснение исторических процессов, то люди серьезно признавали природу действующим лицом истории.
И были бы готовы к непредсказуемым эффектам.

Ирина Табакова