“Современные люди не в силах вынести, что они предоставлены самим себе и должны придать смысл своей жизни, а не получить его от каких-то высших сил. Они преклоняются перед идолами и мифами - государством, деньгами, бюрократами, и не хотят осознавать, что сущность любой системы состоит в подчинении совершенно бесконтрольной власти…” С этих слов немецкого социолога Эриха Фромма начинается книга “Бегство от свободы”, опубликованная в 1941 году, когда вся Европа была оккупирована фашистами. Абсолютно то же самое происходит сейчас. По утверждению автора, не имеет никакого значения, под каким знаменем выступают захватчики. Под гнетом “свободного демократического общества” люди также не замечают, как отказываются от своих желаний, ведут себя так, как диктует государство и начинают мыслить именно так, как этого хочет “общество”. Хотя выбор всегда остается за каждым конкретным человеком.

Главная опасность состоит в том, что сегодняшнее поле боя находится в наших собственных личных установках и в наших собственных общественных институтах. Когда мы рассматриваем человеческий аспект свободы, когда говорим о стремлении к подчинению или к власти, прежде всего возникают вопросы: определяется ли свобода одним лишь отсутствием внешнего принуждения или она включает в себя и некое присутствие чего-то? Чего именно? Что пробуждает в людях ненасытную жажду власти? Может ли свобода стать бременем, непосильным для человека, чем-то таким, от чего он старается избавиться? Почему для одних свобода - заветная цель, а для других - угроза? Не существует ли инстинктивной тяги к подчинению? Не является ли оно источником скрытого удовлетворения? А если так, то в чем состоит его сущность? Всегда ли подчинение возникает по отношению к внешней власти или возможно подчинение таким понятиям, как совесть и долг?
В эпоху управления машин люди охвачены беспокойством и подвержены соблазну отдать свою свободу, превратившись в маленький винтик: хорошо накормленный и хорошо одетый автомат. Сегодня машины заменяют не только физическую энергию человека, но его мозг и нервные реакции. Человек чувствует себя еще ничтожнее, когда ему противостоит система гигантских предприятий и целый самоуправляющийся мир компьютеров. За пару десятилетий XXI века опасность лишь возросла.

Несмотря на многочисленные поражения, свобода в человеческой истории в целом побеждала - много борцов были убеждены, что лучше умереть за нее, чем жить рабом. Полное развитие способностей человека казалось той целью, к которой нас приближал процесс общественного развития. Оковы спадали одна за другой. Человек сбросил иго природы и стал ее властелином, сверг господство церкви и абсолютистского государства. Ликвидация внешнего принуждения казалась не только необходимым, но и достаточным условием для достижения желанной свободы каждого человека. Но любая политическая система опирается отнюдь не на рациональность ради интересов людей. Она пробуждает такие дьявольские силы, в существование которых мы вообще не верили.
В течение последних веков мнение о человеке, как о разумном существе, деятельность которого определяется его интересами и способностью поступать в соответствии с ними, стало распространенным. Темные и дьявольские силы были отосланы к средневековью (либо к еще более отдаленным временам) и объяснялись недостатком знаний или коварными происками священников и королей. На те периоды истории оглядывались, как на потухший вулкан, давно уже неопасный. Все были уверены, что зловещие силы полностью уничтожены достижениями современной демократии. Мир казался ярким и безопасным, где экономические кризисы считались случайностями, (хотя эти случайности и повторялись регулярно). Поэтому когда фашизм пришел к власти, люди не были к этому готовы ни теоретически, ни практически. Они были не в состоянии поверить, что человек может проявить такую предрасположенность к злу, такую жажду власти и такое стремление к подчинению.

…Главная задача социальной психологии состоит в том, чтобы понять процесс формирования человека в ходе истории. Почему происходят изменения в человеческом характере при переходе от одной эпохи к другой? Почему дух Возрождения отличается от духа Средневековья? Почему в странах Северной Европы начиная с XVI века в людях развилась неуемная страсть к труду, которая до этого была только у рабов? Что именно заставляет людей приспосабливаться почти к любым условиям жизни? И где границы этой приспособляемости?
Физиологические потребности - это не единственная необходимость. Есть еще одна, столь же непреодолимая - потребность связи с окружающим миром. При этом человек может быть физически одинок, но он должен быть связан с какими-то идеями, моральными ценностями или хотя бы социальными стандартами. Это дает ему чувство общности и “принадлежности”. Духовная связанность с миром может принимать самые различные формы: отшельник в своей келье, верящий в бога, политзаключенный в одиночке, чувствующий единство с товарищами по борьбе. Связанность с миром может носить возвышенный или низменный характер, а любые обычаи или предрассудки - даже самые нелепые и унизительные - спасают человека от самого страшного - изоляции.
Человек не может жить без какого-то сотрудничества с другими. Хотя бы мысленно он должен объединяться с другими. Если он не принадлежит к какой-то общности, его жизнь не приобретает смысла и направленности, он чувствует себя пылинкой, а ощущение собственной ничтожности подавляет. Кроме того, способность мыслить позволяет человеку - и заставляет его - осознать себя как индивидуальное существо, отдельное от природы и от остальных людей. И чем дальше заходит этот процесс, тем категоричнее альтернатива: человек должен суметь воссоединиться с миром в спонтанности творчества. Но этот процесс часто сдерживается целым рядом психологических и социальных причин, что приводит к невыносимому чувству изоляции и бессилия. Поэтому остается второй вариант - найти опору с помощью уничтожения свободы и индивидуальности, когда человек может считать себя удовлетворенным, но подсознательно чувствует, что платит за ощущение безопасности потерей своей личности.
Чем ниже уровень развития животного, тем в большей степени его приспособление к природе и вся его деятельность определяются механизмами рефлекторных действий. Знаменитая сложная организация насекомых основана исключительно на инстинктах. С развитием животного более гибким становится и поведение. Эта тенденция достигает вершины у человека. При рождении он самое беспомощное из всех животных. Но его существование как личности начинается тогда, когда он достигает определенного предела развития, не обусловленного врожденными механизмами. То есть, человеческое существование и свобода неразделимы.

Но такая свобода - весьма сомнительное преимущество. У человека нет врожденной способности к необходимым действиям, которая есть у животных, его реакции на окружающую обстановку не так быстры и эффективны, как инстинкты, выполняемые автоматически. Он подвержен всем опасностям и страхам. Однако именно эта беспомощность стала той почвой, на которой развился и вырос человек: биологическое несовершенство обусловило появление цивилизации.
С самого начала человек сталкивается с выбором между различными способами действий. Если у животных существуют непрерывные цепи рефлекторных реакций, то у человека эти цепи разорваны. Стимулы присутствуют, но способы удовлетворения - “открытые”, то есть человек должен выбирать, и он начинает думать. Он смутно осознает, что он - или, точнее, группа, к которой он принадлежит, - это не то же самое, что мир вокруг. В нем пробуждается сознание трагичности своей судьбы: быть частью природы, но не вписываться в нее.
Фундаментальная связь между человеком и свободой отображена в библейском мифе об изгнании из рая, с которого и начинается история. То есть, с возможности выбора. С точки зрения церкви - структуры власти - этот поступок является бесспорно греховным, за что и последовало наказание в виде страданий. Однако именно нарушение запрета, акт неподчинения стали началом человеческого мышления, то есть, началом свободы.
Да и потом каждый шаг по пути к личности угрожал людям новыми опасностями. Вся история - это конфликты и разлады. Но когда человек уже не может вернуться в потерянный рай, а экономические, социальные и политические условия не становятся основой для творческой реализации, свобода становится источником сомнений. И тогда возникает сильное желание избавиться от нее: уйти в подчинение чтобы спастись от неуверенности.
С точки зрения современности, средние века рассматриваются как мрачный период - с эксплуатацией масс незначительным меньшинством, узостью взглядов, всеобщим невежеством и властью предрассудков. И, конечно, отсутствием личной свободы. Человек был прикован к своей роли в социальном порядке, почти не имел шансов переместиться из одного класса в другой и едва мог уехать даже географически из города в город или в другую страну. Личность отождествлялась с ролью в обществе - крестьянин, ремесленник или рыцарь. Однако в пределах своей социальной сферы человек имел достаточную свободу выражения в труде и в эмоциональной жизни. Земля и человек были в центре этого мира, в будущей жизни каждого ожидал или рай, или ад, все было ясно и понятно в причинной взаимосвязи поступков человека.
Средневековое общество держало каждого в оковах. Однако оковы эти имели совсем не тот характер, какой присущ угнетению последующих веков, когда все человеческие отношения были отравлены смертельной борьбой за сохранение власти и богатства. Солидарность с собратьями, или по крайней мере с членами своего класса, сменилась циничным обособлением. Другие люди рассматривались как “объекты” использования либо безжалостно уничтожались, если это способствовало достижению собственных целей. В результате было отравлено и отношение к своей собственной личности, чувство уверенности в себе и ощущение безопасности. Индивид превратился в такой же объект собственных манипуляций, в какой раньше превратились все остальные.
Когда смысл жизни стал сомнителен, отношения с другими и с самим собой перестали давать уверенность, то только власть и богатство стали средством “спасения”. Они приобрели ту же функцию, что египетские пирамиды или христианская вера в бессмертие: вывести индивидуальную жизнь из физических границ и вознести ее на уровень неразрушимости. Ведь если чье-то имя известно современникам и он надеется, что так будет и впредь, то его жизнь приобретает смысл и значение - благодаря ее отражению в сознании других.
Разумеется, такое решение проблемы неуверенности было доступно лишь той социальной группе, члены которой обладали реальной возможностью ее достижения. Бесправные и бессильные массы ее не имели, и они нашли другой вариант. Переполняющие их чувства бессилия и злобы по отношению к “хозяевам жизни”они превратили в отношение подчинения.

Средневековое богословие в целом придерживалось принципа, что человеческая природа внутренне стремится к добру, воля свободна в этом стремлении, а собственные усилия способствуют спасению. Но вдохновитель протестантизма Лютер полностью эту идею перевернул. Именно он одним из первых провозгласил: природе человека присуще зло, оно направляет его волю, поэтому никто не способен совершить что-либо доброе, исходя из собственной природы. Это убеждение в низменности и беспомощности человека, в его неспособности совершить что-либо доброе по собственной воле, согласно Лютеру, является одним из главных условий ниспослания божьей благодати. Лишь если человек унизит себя, откажется от своей воли, от своей гордыни, только тогда снизойдет на него милость господня.
Эта идея стала решением для многих людей - пусть двигала ими не искренняя вера, а необходимость подавить невыносимое сомнение. Достигнуть уверенности в завтрашнем дне стало возможно лишь путем превращения себя в орудие могущественной внешней силы. Для Лютера такой силой был бог. Глава протестантов считал себя в высшей степени смиренным. Но никто, знакомый хоть немного с психологическими механизмами самоуничижения, не усомнится в том, что такого рода “смиренность” коренится в неистовой ненависти. И мало того, что монах-августинец сам был человеконенавистником. Гораздо важнее, что все его учения были проникнуты духом враждебности. При этом он не только выразил чувство ничтожности, охватившее социальные группы, к которым он обращался, но и предложил им выход. Индивид может надеяться стать угодным богу, если он не только признает собственную ничтожность, но и унизит себя до последней степени, откажется от малейших проявлений своей воли, отречется от своей силы и осудит ее.
Та же идея - уничтожения собственной личности ради “спасения” стала основным принципом полного подчинения индивида - неважно,“демократическому” государству или диктатору. Но вряд ли кто сейчас, следуя очередной тупой инструкции, осознает, что всего лишь разделяет благоговение монаха перед властью, который пять сотен лет назад сказал: “Даже если власть имущие злы и безбожны, все же власть есть благо. И нет ничего столь же ядовитого, пагубного и дьявольского, как мятежник. Убить его - все равно, что убить бешеную собаку”. Заставив людей признать и прочувствовать свою ничтожность, никчемность всех достоинств, основатель протестантизма лишил их уверенности в себе, отняв чувство собственного достоинства - без которого невозможно никакое сопротивление властям.

Потерявший чувство гордости человек был психологически подготовлен к тому, чтобы утратить уверенность в том, что смыслом и целью жизни является он сам и его духовные устремления. Тем самым он был “настроен” на то, чтобы стать орудием для накопления капитала. Человек был обязан не только повиноваться светским властям, но и подчинить свою жизнь целям экономического успеха. Потом эта тенденция приняла крайнюю форму - целью жизни было провозглашено принесение ее в жертву “высшей” силе: вождю, государству или обществу.
Но все попытки человечества заглушить сомнения - состояли ли они в ненасытном стремлении к богатству или в безудержном подчинении - крайне редко оказывались удачными. Ведь сомнения не исчезнут до тех пор, пока жизнь не приобретет смысла, удовлетворяющего человеческие потребности. А тревога, чувство бессилия и ничтожности создали гнетущее душевное состояние, которого практически никто не может выдержать. Трудно представить себе человека, который, испытывая страх, был бы способен отдыхать, радоваться жизни и спокойно смотреть в будущее. Избавиться от невыносимого состояния неуверенности, от парализующего чувства собственного убожества можно было, только развив лихорадочную деятельность. Активность приобрела принудительный характер, а понятие “работа” приобрело совершенно иррациональный характер, что стало еще одним важнейшим психологическим сдвигом.
До машинного времени не было другого периода в истории, когда свободные люди столь полно отдавали свою энергию единственной цели - “работе”. При этом проявились такие черты как враждебность и завистливость. Ведь когда эмоции и чувственные потребности человека подавляются, нормальной реакцией человека становится враждебность. А роскошь и могущество, которыми кичится “верхушка” иерархии, вызывают зависть. И если бедняки всегда открыто ненавидели своих эксплуататоров, то представители среднего класса надеялись преуспеть. Поэтому их враждебность не могла проявляться, ее даже осознать было невозможно: надо было подавлять. Но любое давление, не находящее прямого выражения, разрастается до такой степени, что овладевает человеком целиком, определяя его отношение ко всем окружающим, пусть и в замаскированной форме. Это может быть как настойчивое выпячивание собственной порочности и ничтожности, так и “чувство долга”, которое запрещает радость и превращает жизнь в искупление некоего таинственного греха.
С одной стороны, мы все более независимы и уверены в себе, с другой - все более одиноки, изолированны и запуганы. Мы избавились от многих старых врагов свободы, в то же время появились новые - не столько разного рода внешние запреты, сколько внутренние факторы, блокирующие полную реализацию личности. К примеру, мы полагаем, что свобода слова - это последний шаг в победном шествии. Но забываем при этом, что современный человек находится в таком положении, когда многое из того, что “он” говорит и думает, на самом думают и говорят все остальные. Мы гордимся тем, что в своем образе жизни не зависим от властей. Но не замечаем роли таких анонимных диктаторов, как “общественное мнение” или “здравый смысл”, которые сильны именно потому, что мы готовы вести себя в соответствии с ожиданиями остальных и внутренне боимся как-то отличаться от них. Мы зачарованы ростом свободы от “внешних” сил, но как слепые не видим тех внутренних преград, принуждений и страхов, которые готовы лишить всякого смысла все победы. Мы забываем, что проблема свободы является не только количественной, но и качественной - которая позволит нам реализовать свою личность, поверить в себя и в жизнь вообще.

Концепция капитализма предполагает, что человек стал центром и целью всякой деятельности, что все, что он делает, он делает для себя, а всемогущими движущими силами человеческой деятельности являются собственные интересы. Однако то, что кажется ему его целью, вовсе не является таковой - если понимать под этим не “производителя”, а конкретное человеческое существо, со всеми его эмоциональными и интеллектуальными способностями. Если в средневековой системе капитал был слугой человека, то в современной превратился в его хозяина. Экономическая деятельность, направленная на получение прибыли ради самой прибыли, бывшая всегда в истории абсолютно бессмысленной, стала самоцелью. Человек превратился в деталь гигантской экономической машины. Если у него большой капитал, то он - большая шестерня. Если у него ничего нет, то он - винтик.
Но как удалось совместить превращение в слугу чуждых целей с уверенностью, будто нами движет собственный интерес? Как обычно - благодаря мощной пропаганде. Людям усиленно внушалось, что любить другого - это добродетель, а себя - грех. Но ведь любовь не создается каким-то внешним “объектом”, а является постоянно присутствующим фактором внутри нас самих. И если у кого-то есть такая способность, то ее должно хватать и на него самого. Тот, кто может “любить” только других, вообще на любовь не способен. Он находится в постоянной тревоге и вынужден доказывать, что не хуже остальных. Нарциссизм - как и эгоизм - избыточная компенсация за недостаточность любви к себе.
Современный человек полагает, что его поступки мотивируются его интересами, однако на самом деле его жизнь посвящена целям, которые ему вовсе не нужны. Он построил свой мир, дома и заводы, производит автомашины и одежду, выращивает хлеб и плоды. Но он полностью отчужден от продуктов своего труда, он больше не хозяин. Он превратился в орудие, служащее целям машины, которую сам же и изобрел.

Чувство изоляции и беспомощности еще более усиливается характером человеческих взаимоотношений. Конкретные связи одного индивида с другим утратили ясный человеческий смысл и приобрели характер манипуляций, где человек является средством. Слово “employer” содержит в себе суть: владелец капитала так же “использует” другого человека, как использует машину или станок. Такой же инструментальный характер носят отношения между предпринимателем и потребителем. Потребитель не является для дельца конкретной личностью, чьи потребности он хотел бы удовлетворить - это лишь объект его манипуляций. Современный производитель вообще не заинтересован в своей продукции как таковой - лишь в прибыли от вложенного им капитала.
Но не только экономические, но и личные отношения между людьми приобрели такой же характер отчуждения - вместо человеческих они стали напоминать отношения вещей. Если есть спрос, то это “кто-то”, если же нет, то человек и в собственных глазах попросту никто. Индивиду, у которого нет богатства и собственности, чувство значительности стала давать национальная (или иерархическая) гордость. Ведь даже если он сам лично ничего из себя не представляет, то гордится принадлежностью к группе, которую считает высшей по отношению к другим.
Философы периода Французской революции, а потом Фейербах, Маркс и Ницше бескомпромиссно выразили мысль, что человек не должен быть подчинен никаким внешним целям, чуждым его собственному развитию и счастью. Вторая половина XIX и начало XX века показали наивысшее развитие свободы в ее позитивном смысле. Но с переходом капитализма в монополистическую фазу более весомы стали факторы, ослабляющие личность. Наиболее важным в этом процессе стало возрастание силы и власти монополистического капитала (не богатства). Его концентрация в огромных секторах экономической системы ограничила возможности успеха частной инициативы. Для большей части среднего класса борьба с монополистами приобрела характер сражения против сил, настолько превосходящих, что храбрость и веру в инициативу сменили чувства безнадежности и бессилия.

В качестве иллюстрации можно привести в пример положение владельцев бензоколонок. Многие из них экономически независимы, и такие же хозяева бизнеса, как были бакалейщик или портной. Но разница между ними огромная. Владелец магазина должен был обладать немалыми знаниями и опытом. Он мог выбирать между несколькими оптовыми торговцами и обращаться к тому, который обеспечивал наилучшее сочетание цен и качества. У него была своя клиентура, потребности которой он обязан был знать. Его роль как предпринимателя определялась не только его независимостью, но и знаниями, способностями и опытом. Владелец же бензоколонки продает только один товар - горючее, связан лишь с нефтяными компаниями, механически выполняет одно и то же действие - заливает баки и функционирует как связующее звено между оптовым продавцом и покупателем. Поэтому нет никакой разницы между подобным “независимым” предпринимателем и наемным служащим: и тот и другой - винтики в огромной машине распределения.
Так называемые “белые воротнички” - даже на самых высоких постах - тоже лишь шестеренки. Машина навязывает им свой ход, они не имеют над ней никакой власти и совершенно ничтожны. Любая “администрация” или “правительство” - это нечто анонимное, с чем никто не имеет прямой связи и для которой любой человек совершенно безразличен.
Незначительность человека относится не только к его роли в качестве предпринимателя, служащего или рабочего, но и к его роли в качестве потребителя. Клиент, приходивший в магазин, где хозяином был независимый торговец, привлекал внимание, его покупка была важна для владельца, его принимали как важную персону, его желания изучались, и он чувствовал свою значительность и достоинство. В современных же торговых центрах человека подавляет громадность здания, масса персонала, горы выставленных товаров, по сравнению с которыми он маленький и ничтожный. Как индивид он ничего не значит - лишь как статистическая “единица”. Это положение еще более усугубляется методами современной рекламы. Торговец старой школы, предлагая свой товар, обращался к разуму клиента. Он знал, что у него есть, знал нужды покупателя и старался продать свой товар на основе этого знания. Конечно же, продавец не бывал совершенно объективен - он использовал внушение как только мог, но чтобы добиться успеха, он должен был говорить о своих товарах разумно и здраво.
Сектор же современного маркетинга работает совершенно иначе, апеллируя не к разуму, а к чувству, заставляя подчиниться интеллектуально. Клиенту снова и снова повторяют одни и те же формулы, на него воздействуют авторитетом какой-нибудь звезды эстрады, его либо запугивают тем, что от него дурно пахнет, либо поощряют мечту о переменах к лучшему, которая произойдет, как только он купит вот эту рубашку или вот это мыло. Все эти методы не имеют ничего общего с качеством товаров и их необходимости для потребителя. А в смысле воздействия на человеческую личность это гораздо безнравственнее непристойной литературы.
Все это относится и к политической сфере. Сегодняшний избиратель имеет дело с партиями, которые так же далеки от него и так же подавляют, как гигантские корпорации. Фактически ему предлагается выбор между двумя-тремя кандидатами партийных машин, но он этих кандидатов не выбирал, ничего о них не знает, а методы политической пропаганды лишь усиливают чувство ничтожности избирателя. И реклама, и пропаганда льстят индивиду, придавая ему важность в собственных глазах, они делают вид, будто обращаются к его критическому суждению, его способности разобраться в чем угодно. Но это лишь способ усыпить подозрения и помочь обмануть самого себя.
При этом экономика и политика настолько расширились и усложнились, что человеку все труднее разобраться в происходящем. Угрозы, с которыми он сталкивается, тоже возросли. Иметь работу - все равно какую - для многих предел мечтаний. Но производителям нужны только молодые люди, которых можно легко и быстро обучить и без труда превратить в деталь машины. В кошмар превратилась и угроза войны, которая нависает над жизнью каждого человека и усиливает его страх и беспомощность. Плюс огромные города, в которых люди теряются, высотные здания и непрерывная бомбардировка “новостей”, не дающих сообразить, что же на самом деле важно.

Постоянно осознавать чувство изоляции и бессилия слишком страшно. Мы прячем его под рутиной, под “деловым” успехом или развлечениями. Но люди не могут терпеть это вечно, поэтому стараются избавиться от свободы вообще, выбирая подчинение “лидерам”. Или вынужденный конформизм - в так называемых демократиях. Этот второй путь никогда не возвращает человека в единство с миром. Он смягчает невыносимую тревогу и делает жизнь терпимой… Но за это приходится расплачиваться тем, что все существование превращается в автоматическую вынужденную деятельность.
Конформистом движет стремление слить свое “я” с чем-нибудь внешним, чтобы таким образом обрести силу, недостающую ему самому. Отчетливые формы этого механизма можно найти в стремлениях к подчинению или к господству. Если точнее - в мазохистских и садистских тенденциях. Люди, которые испытывают чувства собственной беспомощности и ничтожности, на это не жалуются. Но в их подсознании существует какая-то сила, заставляющая их чувствовать себя неполноценными или незначительными. Они принижают и ослабляют себя, отказываясь от возможностей, открывающихся перед ними. В более тяжелых случаях появляется стремление нанести себе вред, причинить страдание. Встречаются конформисты, которые упиваются самокритикой и возводят на себя такие обвинения, какие не пришли бы в голову их злейшим врагам. Другие - осознанно или нет - ждут болезни, как дара божьего. Комплекс неполноценности выдается за осознание подлинных недостатков, а страдания оправдываются их неумолимой неизбежностью.
Некоторые психологи полагают, что должен быть какой-то “инстинкт”. Ведь если человеческое поведение всегда рационально и целенаправленно, то мазохизм абсолютно необъясним. Все его разнообразные формы всегда направлены к одному: избавиться от собственной личности, потерять себя, что совершенно неестественно для человека. Индивид побуждается к действию невыносимым чувством ничтожности. Он пытается преодолеть это чувство - для этого принижает себя, страдает. Но боль и страдание - это вовсе не то, к чему он стремится. Это цена, которую он платит в надежде достичь неосознанную цель. Причем платить приходится все больше и больше, но он никогда не получает того, за что заплатил - внутреннего мира и покоя.

Другая цель мазохизма - попытка превратиться в часть большего и сильнейшего, попытка раствориться во внешней силе. Став частичкой того, что индивид считает неколебимым, он избавляется от принятия решений, от ответственности за свою судьбу и заодно от всех сомнений. Но остается главная проблема - он никогда не сливается в одно целое с той силой, к которой прилепился, всегда остается фундаментальное противоречие, а вместе с тем и желание, пусть и неосознанное, преодолеть мазохистскую зависимость и стать свободным.
В том же типе характера всегда наблюдаются и прямо противоположные наклонности - садистские. Они проявляются сильнее или слабее, являются более или менее осознанными, но чтобы их вовсе не было - такого не бывает. Существуют три типа садистских тенденций, тесно связанных друг с другом. Первый - это стремление поставить других людей в зависимость от себя и приобрести полную и неограниченную власть над ними, превратить их в свои орудия, “лепить, как глину”. Второй - не только иметь абсолютную власть над другими, но и эксплуатировать их, использовать, так сказать, “заглатывать” все, что есть в них “съедобного”. Эта жажда может относиться не только к материальному достоянию, но и к моральным или интеллектуальным качествам, которыми обладает другой человек. Третий тип состоит в стремлении причинять другим людям страдания или видеть, как они страдают. При этом боль может быть физической, но чаще всего это душевное страдание. Конечно же, все эти три типа садизма полностью скрыты под маской “сверхзаботы” о других.
Ощущение силы садиста основано только на полном подчинении, и ни на чем другом. Он кажется настолько сильным, властным, а его объект настолько слабым, что трудно представить себе, как сильный зависит от того слабого. Но внимательный анализ показывает, что это именно так.
Самый яркий пример - жажда власти. Долгое время она считалась самоочевидной составной частью природы человека. Может даже показаться, что стремление к неограниченной власти прямо противоположно мазохизму. На самом деле причина все та же - слабость собственной личности и отчаянная попытка приобрести заменитель силы, когда подлинной нет. Садист так же сильно нуждается в своем объекте, как мазохист - в своем.
Обе эти тенденции всегда связаны и перемешаны одна с другой. Внешне они кажутся взаимоисключающими, но в их основе лежит одна и та же потребность. Никто не бывает только садистом или только мазохистом. Но именно жажда власти является наиболее существенным проявлением садизма. Садистско-мазохистская личность всегда характеризуется особым отношением к чинам и постам. Такой индивид восхищается властью и хочет подчиняться, но в то же время он желает сам быть властью, чтобы другие подчинялись ему. Это вредит жизни больше, чем что-либо другое, поэтому иначе как “патологическим извращением” такую тягу не назовешь. И даже если целью является наслаждение, оно так же мало значит, как сладкий вкус яда для оценки его воздействия на организм.
Садистско-мазохистские идеи практически никогда не существуют без требований о самопожертвовании, которое считается высочайшей “добродетелью”. Но очень важно осознать, что существует два совершенно противоположных типа жертвенности. Когда потребности нашего физического “я” и стремления психического приходят в состояние конфликта, то ради утверждения нашей духовной сущности мы вынуждены пожертвовать собой. Это всегда трагедия, но она является наивысшим утверждением нашей личности. И это в корне отличается от того “самопожертвования”, какое превозносит любая власть, “благо” нации, государства или общества. Хотя оно и провозглашается целью существования, но лишь прикрывает моральное банкротство тех, кто утратил личность.
Не менее важно понять и тот факт, что власть - это не качество, которое человек “имеет”, как имеет какой-либо определенный цвет волос, рост или способность к изучению языков. Власть - придуманный результат межличностных взаимоотношений, при которых один индивид смотрит на другого как на низшего по отношению к себе. Так называемые причины могут быть абсолютно разные - цвет кожи, состояние цифрового счета, “рейтинг” или провождение “рабочего” времени в государственных органах. Рабовладелец всегда стремится эксплуатировать раба: чем больше он из него выжмет, тем лучше. Конечно, у раба могут возникнуть возмущение и ненависть. Но так как шансов на победу у него нет, он стремится подавить это чувство или даже заменить его чувством слепого восхищения.

Впрочем, “власть” не обязательно должна воплощаться в каком-то индивиде или организации, приказывающей что-либо делать или не делать. Гораздо чаще она бывает внутренней - к примеру, выступающей под именем “долга”, который правит не менее сурово и отдает приказы, не соответствующие человеческому достоинству. У невидимых надсмотрщиков множество масок: здравый смысл, наука, психическое здоровье, нормальность, общественное мнение, она требует лишь того, что “само собой разумеется”. Кажется, что она не использует никакого давления, а только мягкое убеждение. Но для индивида это еще опаснее: ведь нет никого, с кем можно было бы сражаться.
Садистско-мазохистские стремления по большей части взаимосвязаны с разрушительностью, целью которого является уничтожение. Корни у нее те же: бессилие индивида (или их группы). Ведь разрушая мир, можно избавиться от внешних угроз и, конечно, оказаться в изоляции, но зато никто и ничто не будет угрожать.
Каждого, кто наблюдает отношения в нашем обществе, поражает колоссальный уровень разрушительных тенденций, которые обнаруживаются повсюду. В конкретной ситуации они могут возникнуть как реакция на нападение, угрожающее жизни (или целостности личности) либо других людей. Разрушительности такого рода - естественная и необходимая составляющая утверждения жизни.
В отличие от них, разрушительности иррациональные не являются проявлениями обороны, мести или защиты. Они вообще не имеют никаких внешних причин, но постоянно присутствуют внутри и ждут лишь повода для своего проявления. При этом они не осознаются как таковые, а преподносятся в самых разнообразных “благих” формах. “Долг”, патриотизм, национальная безопасность, единственно истинная вера, борьба с “пандемией”, ущемление “прав” сексменьшинств и “голодающие африканские дети”… список может занять целую книгу размером с библию, и все равно будет не полным. В подавляющем большинстве случаев разрушительные стремления пропагандируются таким образом, что целые социальные группы их разделяют, так как они кажутся “реалистичными”. При этом объекты и причины, по которым выбраны именно они (евреи, христиане или “безмасочники”) сами по себе второстепенны. Проявления внутренней жажды всегда находят себе какой-нибудь объект. И если по каким-то причинам им не могут стать другие люди, то разрушительные тенденции индивида легко направляются на него самого. Когда они достигают определенного уровня, то это приводит к физическому заболеванию или к попытке самоубийства. Бессильный индивид испытывает ограничения в реализации своих чувственных, эмоциональных и интеллектуальных возможностей, ему не хватает внутренней уверенности и спонтанности, которая является необходимым условием человеческого существования. К тому же, внутренняя блокада усиливается табу, наложенными обществом, то энергия, направленная к жизни, превращается в энергию разрушения.
Поэтому для большинства членов современного общества спасительным решением является автоматизирующий конформизм. Индивид перестает быть собой, он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном, и становится точно таким же, как все остальные, и каким они хотят его видеть. Этот механизм можно сравнить с защитной окраской некоторых животных: они настолько похожи на свое окружение, что практически неотличимы от него.

Содержание наших мыслей, чувств и желаний настолько часто привнесено извне, что это стало правилом, где исключение составляют подлинные мысли и чувства. Люди ощущают потребность иметь собственное мнение и именно поэтому забывают, что просто-напросто повторяют чье-то “авторитетное” утверждение. К примеру, если изучать опросы в области политики, то обнаружится, что за них выдаются более или менее точные пересказы прочитанного в том или ином сми. Но самое важное, что подавляющее большинство верит, будто эти мнения являются результатом собственных размышлений. Более того - любое происшествие, в котором люди принимали участие, концерт, спектакль или политический митинг, становятся реальными лишь после того, как они прочтут об этом в газете.
Роботизация индивида в современном обществе еще более усугубила беспомощность и неуверенность среднего человека. Он готов подчиниться любой власти, предлагающей ему избавление от сомнений. И хотя между ним и “верхушкой” непреодолимый разрыв, а “регулирование” ограничивает и калечит жизнь, индивид искренне уверен, что подчиняется им совершенно добровольно. Превратившись в робота, подобного миллионам других таких же роботов, он уже не ощущает одиночества и тревоги.
Но именно ничтожность и бессилие индивида является корнями любого фашизма (как бы он ни назывался). Хоть и провозглашается, что демократия освободила людей от внешних ограничений, право выражать свои мысли имеет смысл только в том случае, если мы способны их иметь. Но в так называемых “демократиях” подавление спонтанных чувств - а следовательно, и подлинной индивидуальности - начинается с раннего возраста. Ребенка учат любить людей (обязательно всех), быть дружелюбным и всегда улыбаться. Социальное давление добивает тех, кто в процессе подобного воспитания “обломаны” не до конца. Если вы не улыбаетесь, то про вас говорят, что вы “не очень приятный человек”. А вы должны быть достаточно приятным, чтобы продать свои услуги в качестве продавца, официанта или врача. Дружелюбие, веселье и все прочие чувства, которые выражаются в улыбке, включаются и выключаются, как электрическая лампочка.
Творческое мышление - как и любое творчество - неразрывно связано с эмоцией. Однако сейчас идеал состоит как раз в том, чтобы жить и мыслить без эмоций. “Эмоциональность” стала синонимом неуравновешенности или душевного нездоровья. Приняв этот стандарт, индивид чрезвычайно ослабил себя: его мышление стало убогим и плоским.
С самых первых шагов обучения у человека отбивают охоту думать самостоятельно. Один из наиболее действенных методов - настойчивое требование потребления информации. В головы вдалбливаются сотни разрозненных, не связанных между собою фактов, в итоге сама по себе “информация” превращается в такое же препятствие для мышления, как и полное ее отсутствие.
Другим видом дымовой завесы является утверждение, что мировые проблемы слишком сложны, поэтому среднему человеку их не понять, разобраться может только “специалист”, да и то лишь в своей узкой области. Это отбивает у людей смелость и желание думать самим, подрывает их веру в свою способность. В итоге человек чувствует себя безнадежно увязшим в хаотической массе фактов и с трогательным терпением ждет, когда “специалисты” решат, что ему делать.
Хотя на самом деле все наоборот: большинство проблем личной и общественной жизни настолько просты, что понять их может практически каждый. Но мы смертельно запуганы “могуществом” бюрократий, большими размерами государств, промышленных и технологических корпораций. И не просто запуганы - мы чувствуем себя ничтожно малыми. Мы изображаем удовлетворение и оптимизм, но в глубине души несчастны. Ведь психологические роботы живут лишь биологически, эмоционально они мертвы, он двигаются, но жизнь словно песок уходит сквозь пальцы. Именно отчаяние людей-роботов - питательная среда для любого фашизма.
Мы живем в эпоху, когда человеческие существа, как и вещи, обратились в числа. Очень трудно не повиноваться, пока человек не осознает даже, что он повинуется. Кто может не повиноваться компьютеру? Как можно сказать “нет” пропаганде действовать подобно электронным системам - без воли, без чувства, без страсти?
Сознаем мы это или нет, но человечество ничего так не стыдится, как отказа от себя. Наивысшую гордость, наивысшее счастье мы испытываем, когда думаем, говорим и чувствуем подлинно самостоятельно. В истории человечества такая свобода еще не достигалась никогда. Но она всегда была тем идеалом, к которому мы стремились. Удивляться надо не тому, что история полна примеров жестокости и разрушительности, а тому, что человечество сохранило те качества достоинства, доблести и доброты, примеры которых мы находим во все времена и у всех народов. Этот факт не только удивляет, но и обнадеживает.

Ирина Табакова

Дорогие друзья!
Так как счет издателя "Новости Хельсинки" (European values) по требованию финских бюрократов закрыт, вы можете перечислить любую сумму на тот счет, который еще работает:
IBAN FI25 1820 3000 0185 31 BIC NDEAFIHH
Nordea Bank Finland

Наша новая книга "Постгуманизм" уже сверстана - нужны только средства на ее печать: 20 000 евро